Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Едет ветер на бешеной тройке,
Кони ржут и поводья рвут,
Он бы мог и быстрее, но стройки,
Трубы фабрик ему не дают.

Даже степью не разбежишься,
Ни иртышскою, ни донской,
То амбары, то общежитья,
То пшеница кричат ему:
            — Стой!

То заборы мешают, то доски,
То промышленные штабеля.
Вдруг он врезался где-то в Подольске
В белый-белый косяк белья.

Натянулись до звона веревки,
Чье-то платье слетело к ногам.
Закричали сороки-воровки:
— Что ты делаешь, хулиган?

Ветер на землю спрыгнул, опешил,
Оробел, взял коней под уздцы:
— Кто белье это, граждане, вешал?
Выходите ругаться, жильцы!

В ожидании поединка
Ветер встал, головою поник.
Удивительная блондинка
Во дворе перед ним стоит.

— Озорство тебе я прощаю! —
И сияет от доброты. —
Что попадало, перестираю,
А сушить, извини, будешь ты!

— С удовольствием, ненагляда!—
Отвечает ей ветер в упор.
И ресницы вдруг стали преградой
Выше самых высоких гор.

Перед взглядом ее окаянным,
Перед вьющейся силой кудрей
Ветер сделался постоянным
И сказал: — Распрягаю коней!

Девушка, как цапля в целлофане,
Мокнет на трамвайной остановке.
Пристает к ней мелкий-мелкий дождик,
А она не сердится нисколько!
Сквозь туман окраины рабочей
Движутся стальные донкихоты,
Башенные краны к ней шагают:
— Мы тебя проводим, дорогая! —
И идут! И хвастаются оба:
— Этот дом высотный я построил!
— Этот Дом культуры я закончил! —
Девушка смеется:
         — Вы прекрасны! —
А сама ныряет в переулок,
Умоляя:
    — Дальше не ходите! —
И стоят два башенные крана,
Как вдовцы. А девушка шагает
Через мелкий-мелкий дождик.
Светится фигура в целлофане,
Светится дождинки на ресницах,
Светится невинная душа!

Выхожу я утром рано
Да на Пушкинский бульвар.
Там сидят два ветерана.
Я пройдусь — ведь я не стар.

Мне еще не мемуары
В тихой комнате писать.
Мне про шумные бульвары,
Про живое рассказать.

Весь бульвар — собранье красок.
И на нем в такую рань
Демонстрации колясок,
Мамок, бабушек и нянь.

Человечество катают,
Кормят кашей, молоком.
В долг дают ему и знают,
Что оно отдаст потом.

Всходит красная гребенка,
Словно солнце в волосах,
Молодая мать ребенка
Подымает на руках.

Соской тешится мечтатель,
Сам зрачками даль сверлит.
Там, как главный воспитатель,
Пушкин бронзовый стоит.

Милая родина!
Зори закатные,
Мачты высокие,
Голос турбин.
В золото осени
Ярко вплетаются
Флаги пунцовые,
Грозди рябин.

Я узнаю тебя
В голосе диктора,
В лязге лебедок,
Морских якорей,
В атомной станции,
В запуске спутников,
В реве пропеллеров,
В шуме морей!

Ты вдохновенная,
Ты несравненная
В шаге, в заплыве,
В размахе крыла.
Ты — это самые
Скорые скорости,
Ты — это самые
Новые новости,
Самые лучшие
В мире дела.

Ты — это счастье
Народов безбрежное!
Ты — это самая
Светлая жизнь,
Ты от Памира с Камчаткой
До Мурманска
Вся устремленная,
Буйная, бурная,
Вся как могучий
Порыв в коммунизм!

Почему не поют орлы
И веселыми не бывают?
Или им очень видно с горы
И они больше нашего знают?

Иль у них недоразвит слух?
Иль природа их скована сплином?
Или совесть преследует пух,
Окровавленный клювом орлиным?

Что поделаешь — не поют!
Ни по праздникам, ни по будням.
Только клекот стальной издают,
Как положено душегубам!

Манит меня самое малое —
Не моря, не большой перелет,—
Лес, малина, брусника алая
И деревня, где мама живет.

Там, как женщина незамужняя,
Разнаряжена наша изба,
Под князьком деревянное кружево,
Удивительная резьба.

Там антенны и телевизоры,
Мотоциклы и даже авто.
Ходят улицей две дивизии,
И одна из них в женских пальто!

Там дымки завиваются в кольчики,
Блещут косы в мужских руках,
Там завязаны белые кончики
На бывалых, старинных платках.

Там над сельскими сеновалами
Месяц круто подкову гнет.
Там за шумными самоварами,
Не смолкая, беседа идет.

Про картошку да про покосы,
Про телят, про утят и цыплят.
А какие там светлые косы
У моих деревенских девчат!

Что мне мешкать? Сейчас же уеду!
Жить естественней, проще начну.
Я наказывал: буду в среду,
Что мне ждать, я во вторник махну!

Облака меняют очертания,
Ощутимость, цвет, величину.
Вот кому всю жизнь давай скитания
И оседлость наша ни к чему.

Мать моя свою деревню Язвицы
На Москву не может променять.
Рано утром из Загорска явится,
А под вечер примется вздыхать.

Не сидится старой: — Как там дома?
Как блюдет порядки глаз отцов?
Не упала ли труба от грома,
Не клюют ли куры огурцов?

Уж не нашу ль вишню козы гложут?..
Уж не наша ль изгородь худа?.. —
Быстро соберется, все уложит.
— Мне, — вздохнет, — сынок, скорей туда!

Я прошу: — Ну, сделай одолжение,
Поживи, понравится тебе! —
Но ее земное притяжение
К своему шестку, к своей трубе.

Из нее и дым иного свойства,
И особый запах молока!..
Этого святого беспокойства
Вам не знать, скитальцы-облака!

Как пряно пахнет полдень у кювета.
В луга меня дорога увела.
Какое замечательное лето!
Какая щедрость красок и тепла!

За молодым сосновым перелеском
Кузнечиков сплошные веера
Взрываются с сухим и звонким треском,
Когда нога вступает в клевера.

Я называю травы поименно:
Вот мятлик, вот лисичка, вот пырей.
Не потому ли все они влюбленно
Меня зовут: — Иди, иди, скорей!

Тут для тебя горошек лиловатый,
Как кружевница, вяжет кружева.
Иду счастливый и невиноватый.
А счастье в том, что мать еще жива!

Исток мой главный и родник звенящий,
Я чище и целебней не найду!
И если, как поэт, я настоящий,
То только потому, что мать люблю!

Она мне родина! Ручьи и водопады!
Она мне радость и печаль полей.
И все свои заслуги и награды
Я не себе присваиваю — ей!