Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Черт ли с нами шутки шутит,
Колобродит, баламутит,
Белый снег жгутами крутит,
Засыпает все пути.
Ни проехать, ни пройти.
Потеряешь — не найти.
Кто там шарит, ходит, бродит,
Кто там с чертом шашни водит,
Тычет взводному шиши?
Эй, ребята, не греши,
В ровном поле — ни души.
Не балуй ты, в самом деле,
Где там снег? И где метели?
Небо сине, месяц май.
— Май так май, кровать ломай,
Честных девок не замай —
Голубое поле пусто,
Труп изрублен на капусту,
Ноги — в новых сапогах:
Прозевали впопыхах.
На реснице мертвой — вша.
Впрямь не стоит ни гроша
Православная душа.
С кожей содраны погоны,
Над погонами — короны…
Так порезать, поколоть
Человеческую плоть!
— По кóням! —
Верно, крепок их Господь.
— В Сионе! —
Да, плохое дело вышло,
Натворили, в рот же дышло,
Не поднять и не собрать.
Долго дома будут ждать.
Будет караулить почту
То ль невеста, то ли мать, —
А верней всего, что…
В чистом поле майский день,
Пять окрестных деревень,
Только шпоры трень-трень-трень.
Крест и белая сирень…
И сирень, и земляника, —
Поищи-ка, собери-ка,
Алых ягодок нарви, —
Руки вымажешь в крови,
К ночи высыпят прыщи…
— Кто там шепчет? Помолчи!
— Справа по три. Трубачи.
В трубах — солнце. На попоне
Под сиренью белой плоть.
О, коль славен наш Господь,
Славен наш Господь в Сионе —

Молчи, цыганская гитара!
Жизнь бестолкова и бедна,
И нет у нас бесценней дара,
Чем твой ужасный дар, война.

Как часто в синеве лазурной
Я пятен огненных ищу, —
О жизни грозной, жизни бурной,
О прежней жизни я грущу.

И вскоре вовсе опостылит
Мне этот безмятежный быт, —
Я ранен тишиной навылет,
Я нежным голосом убит.

Пройди сквозь муки и обиды,
Все унижения узнай,
Кажись благополучным с виду
И с каждым солнцем умирай.
В соседстве палачей веселых
Улыбку весело твори,
Но под броней одежд тяжелых
Огнем язвительным гори.
И в некий час рукой худою
Лохмотья тела совлеки
И окровавленной звездою
Небесный свод пересеки.
Стократ рождаясь, умирая, —
Стремительный огневорот, —
Достигни радужных высот
Тебе обещанного рая.
И ангелам в одеждах белых,
Хранящим райские межи,
Как равным братьям покажи
Остатки углей обгорелых.

Треск и грохот, дым фабричный,
Полицейский на коне, —
Мир привычный, мир обычный…
Скучно, милый, скучно мне.
Отчего же, умирая,
Верно, вспомню, хоть во сне,
Конский топот, звон трамвая,
Лампу в розовом окне?

Вздуваю угли, воду грею,
Завариваю горсть пшена, —
О, если бы скорей, скорее
Взорвалась под окном война!

И огненные пятна, бурно
Дырявя нежный небосклон,
Как очи грозные в лазурный,
В лазоревый прозрели сон.

И в час, когда заря восходит,
Бессонным рассказать могли,
Какие демоны там бродят,
Терзаются в лучах земли.

Поэзия, безволье, разложенье —
Здесь самый воздух тленом напоен —
Так в шумном доме после похорон
Иль в бивуаках на полях сраженья
Случайный гость томится суетой,
Он шепчется, шагает осторожно,
И всё, что стало просто и возможно,
Его пугает грубой простотой.
А я бегу от праздности высокой
И, вымолив у жизни полчаса,
На Монпарнасе смерти черноокой
Пушистые целую волоса.

Походкой трудной и несмелой
Хромой выходит на каток,
В колючих пальцах скомкан белый
Хрустящий носовой платок.
Он странных лиц не замечает,
Он тайным смехом не смущен, —
На мой насмешливый поклон
Кивком небрежным отвечает.
И вот — подняв сухие веки,
Внимательно глядит туда,
Где зачинает танец некий
Полукрылатая орда.
И напряженно ждет чего-то
В скользящем мареве катка, —
Необычайного прыжка
Или паденья, или взлета.

Такая правда не терзает,
Но сушит душу и гнетет,
Такое чувство не цветет,
Но ползает иль оползает.
О поздняя любовь моя,
Мое крылатое паденье, —
Какое в сердце пробужденье,
Какая в помыслах змея!
Пусть нет ей пищи — и не надо, —
Она от голода страшней;
Чем голодней, тем больше в ней
Змеиной лютости и яда.

Шуршит, ползет, неуловимым телом
В пустой траве струится, как вода, —
На влажном брюхе, синевато-белом,
Лазурь небес блистает иногда.

Свилась в кольцо, распрямилась, пылится
Заросшая бурьяном колея —
Так в ревности высокой шевелится
Моей любви несытая змея.

О родине последние слова,
О той стране, где молоды мы были, —
Послушай, друг, мы, кажется, забыли,
Как шелестит днепровская трава.

Что наших чувств и наших слез уроки?
И научились ли мы в горестях чему?
Отбыты все условия и сроки,
Но сердце вновь стремится к одному.

Степной курган и птица на кургане,
Татарские седые времена, —
Как жаждет нас степная целина
В лазоревом своем сокрыть тумане!
За грудью грудь, или зерно к зерну,
Не поглотить, но воспринять любовно,
Всю плоть в себя вместить единокровно,
В беззвездную живую глубину.
Чем старше мы, бездомней и всесветней,
Чем больше знаем о добре и зле,
Тем сладостней отдать одной земле
Сердечный жар и холод многолетний.

Противоречий не ищи
В душе моей, их слишком много, —
Но всем речам — одна дорога, —
Прислушайся и замолчи.
Душа томится в муке тайной,
Трепещет жилка на виске, —
Ночь пахнет степью и Украйной
В пустом парижском кабаке.
В час расставанья и печали
Мы оба сердцем расцвели, —
Как долго счастьем мы скучали,
Как счастливы мы быть могли —

Впервые я узнал желанье,
Любовь и тела и души,
Тебя как агнца на закланье
Веду в полуночной тиши.
Впервые встала предо мною
Ты после стольких, стольких дней
Сестрой, любовницей, женою
И музой чистою моей.

Молюсь и припадаю к чуду, —
Благослови тебя Господь.
Так — с духом дух и с плотью плоть
Прощаю всё, но не забуду.

Ты нежности просила у меня —
И нежен я, как ты хотела,
Во мраке ночи и при свете дня
Слова любви шепчу несмело.
Красавиц дерзких слушать не хочу,
Беседу полюбил иную,
У ног твоих признательно молчу,
Не упрекаю, не ревную.
И нет во мне задора прежних дней,
Ни гордости былой, ни злобы, —
Что ж стала ты смиренней и грустней,
Как будто мы несчастны оба?