Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Летят стремительные дали,
Дорожный ветер бьет в глаза, —
С нажимом газовой педали
Я чередую тормоза.

И вдруг на резком повороте
Даю внезапно полный ход, —
Мгновенье ужаса, и вот —
Душа теряется в полете.

Еще земная от бессилья,
Но обреченная уже,
Она на грозном вираже
Как буря выгибает крылья.

И свистом вечности до боли
Насквозь, навылет пронзена,
Уж поневоле, против воли
Несется к гибели она.

И холодом летучим тронут,
Я к небу поднимаю взгляд,
А шесть цилиндров, сердцу в лад,
И задыхаются и стонут —

И только там, в далеком сне,
Где дымом стелется долина,
Экспресс вечерний из Берлина
Едва ползет навстречу мне.

Недомоганья легкий бред,
Ознобы томной лихорадки, —
Я получаю на обед
Голубоватые облатки.

Как счастлив я! На диск стола
Склонясь, плыву в забвенье снова —
Давно душа моя ждала
Минуты отдыха простого.

Вот этих слов, вот этих строк,
Вот этих чувств полудремотных,
Вот этих рук, слегка щекотных,
Слетающих на мой висок.

Мне снятся грезы наяву, —
Мир стал прозрачнее и шире,
И гонит ветер синеву
В певучем и крылатом мире.

Как рифма, эхо под луной,
Стих в каждом шорохе случайном —
Не муза ль в сожаленьи тайном
Проходит тихо за стеной?

Кто я? Студент средневековый,
Поэт бродячий, тайный маг,
Иль, волей шумных передряг,
Берлина житель бестолковый?
Неразрешимые вопросы,
Ищу ответ — ответа нет —
Так начинается рассвет
В тумане первой папиросы.
В девятом, разогретой смолкой
Иль медом липовым дыша,
Приходит муза и, шурша,
Колдует над пустынной полкой.
Мотив несложный напевает,
Заглядывает в дневники,
В остывшей печке раздувает
Чуть тлеющие угольки,
И вот уже пифийским жаром
Озарена ее рука,
И жертвенным исходит паром
Кувшин смиренный молока.
Поджарый хлеб, подносик чайный,
Цитата пушкинской поры,
И на стакане луч случайный
Морозно-солнечной игры.
И мыслю я: о, критик старый,
Ругатель мой! Что скажешь ты,
Когда я мир, для простоты,
Сравню с летающей гитарой?

Причесан гладко локон черный,
Глубокий вырез прям и сух, —
Почти враждебно ловит слух
Ее смычка полет покорный.
Скупые точные движенья
Не развлекут и не смутят,
И девичий суровый взгляд
Как будто полн пренебреженья.
Но с каждым звуком глуше, глуше
Гудит нестройная толпа,
И то, что музыка скупа,
Язвительно тревожит душу,
И сердце мира не находит,
Щемит в предчувствии беды,
И темный страх уже обходит
Оцепеневшие ряды.
Уже далекий холод льется
В окрест лежащие дома,
Уж в окна белой бурей бьется
Сама зима, сама чума.
А там, где тень ее прямая
Плечом коснулась потолка, —
Всё разрушая, всё ломая,
Играет буря в два смычка.
Так вот зачем так море билось
В свои ночные берега —
Лети, душа моя. Свершилось, —
Ты одинока и нага.
И ничего нет в мире целом,
Пустая твердь ясна, легка,
И только молния смычка
Еще дрожит на платье белом.
И только смутное движенье
Упавшей девичьей руки,
И только дикие свистки —
Свирепый вопль освобожденья.

Да будет так. Пусть не увижу
Родных могил в родном краю,
Но темной злобой не унижу
Высокую тоску мою.

На чуждых площадях не стану
Искать заемного огня, —
Свети же мне, веди меня,
Звезда бездомного цыгана.

Старинной клятвы не нарушу,
Не упрекну тебя ни в чем,
Молчаньем черным, как плащом,
Я ныне облекаю душу.

Дымились осенью и стужей
Бока широкие коней,
Блуждали листья меж корней
И косо падали над лужей.

За лесом двигались дожди,
Земля томилась и грустила,
Двойное эхо впереди
Начало боя возвестило.

Расхлопываясь на дымки,
Взвились прицельные шрапнели,
И вверх пошли воротники,
И ниже сгорбились шинели.

Но с каждым выдохом жерла
Душа как будто запевала
И треск ружья, и скрип седла
В слова и ритмы одевала.

И вот, качнувшись в стременах,
Во власти музыки тревожной,
Я заблудился в нежных снах
И пал на камень придорожный —

О, муза! На полях Волыни
Не ты ль мой путь пересекла
И трижды сталью обожгла
Коня, крылатого отныне?

Полковник гвардии привычно
Пустил кудрявое словцо,
И было очень симпатично
Его калмыцкое лицо.

Глаза и зубы заблестели.
Но гром команды — строй молчит,
И только сердце где-то в теле
Не то что бьется, но стучит.

Веселой рысью и галопом
Лети, душа, на полный мах, —
За командирским Протопопом
Не отстает мой карабах.

Марш-марш в карьер! Чего же проще?
Дай шпору в бок, и шенкеля, —
И напрямик через поля
Гони к черемуховой роще.

О, милая! Вот-вот она,
Вся на ладони, вся как надо, —
Сантиментальная весна,
Грусть романтического сада —

Ну и картечь! Лишь пыль и дым,
Бойцы и лошади как черти, —
Никто б не побоялся смерти,
Но бьют, канальи, по живым.

Ох, только бы не захромать, —
Не выдавай, мой конь ретивый!
Теперь — на всем скаку поймать
И разом ветку ту сломать
Для девушки одной строптивой.

Ну и ночевка! Две недели
Нас лютый заедал мороз,
Подумать, право, — я в постели,
И всё в порядке, даже нос.

Хозяйка милая не сводит
С меня ласкающих очей,
И, беспокойный дух печей,
Кот плюшевый по креслам бродит.

Мотнув упрямой головой
— Найдется время пообедать, —
Выходит лошадей проведать
Отчаянный мой вестовой.

Как в идиллическом романе
Горит мечтательно свеча,
А между тем в ночном тумане
Смерть, подозрительно ворча,
Взяла прицел на нас заране.

Огонь! — И черная дыра
В созвездьях северных над нами,
Походный воздух со двора
Ворвался в комнату волнами,

Потрясена, оглушена,
Хозяйка как из гроба встала
И, ахнув, косы разметала,
И рядом падает она —

Мой друг, простите ль вы измену
Мечтам в тургеневской глуши?
Увы, здесь знают счастья цену,
Замену слез, любви замену,
Движенье бурное души.

Прости-прощай, счастливый путь,
Когда-нибудь и где-нибудь —
Валит на палубу народ,
Скрипит у мола пароход.
Гудит гудок, свистит свисток,
Белеет носовой платок.
Волна вскипела за кормой,
Уходят все. Пора домой.
Потуже горло повязал,
Неловко с насыпи спустился —
Быть может, я не то сказал?
Быть может, я не так простился?