Роберт Рождественский - Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник)

Знаешь,
я хочу, чтоб каждое слово
этого
     утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим,
                            словно
соскучившаяся ветка сирени.

Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно
         вырвавшись из размера
и всю строфу
разрывая
в клочья,
отозваться
         в сердце твоем сумела.

Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя
                влюбленно.
И была бы заполнена солнцем,
                         будто
капля росы
на ладони клена.

Знаешь,
я хочу, чтоб февральская вьюга
покорно
     у ног твоих распласталась.

И хочу,
чтобы мы любили друг друга
столько,
сколько нам жить
                осталось.

Благодарен,
         что мне повезло.
Говорю,
     на потом не откладывая:
ты –
мое второе крыло.
Может –
     самое главное…

Но когда разбираюсь в былом,
боль пронзает
             как молния:
стал ли я
        для тебя крылом?
Стал ли?
Смог ли я?

Спелый ветер
            дохнул напористо
и ушел за моря…

Будто
     жесткая полка поезда –
память
моя.
А вагон
     на стыках качается
в мареве зорь.
Я к дороге привык.
                 И отчаиваться
мне
не резон.
Эту ношу
     транзитного жителя
выдержу я…

Жаль,
     все чаще
и все неожиданней
сходят друзья!
Я кричу им:
         «Куда ж вы?!
                 Опомнитесь!..»
Ни слова в ответ.
Исчезают
     за окнами поезда.
Были –
и нет…
Вместо них,
         с правотою бесстрашною
говоря о другом,
незнакомые,
         юные граждане
обживают вагон.
Мчится поезд
         лугами белесыми
и сквозь дым городов.
Все гремят и гремят под колесами
стыки
годов…

И однажды
         негаданно
                 затемно
сдавит в груди.
Вдруг пойму я,
             что мне обязательно
надо сойти!
Здесь.
На первой попавшейся станции.
Время пришло…

Но в летящих вагонах
                 останется
и наше
тепло.

Снимок.
А снизу на снимке –
тень
    от того, кто снимал.
Вздыбленный остов зенитки.
Выжженный боем лиман.

Пленку фотограф отщелкал.
Навыка –
не занимать.
Было б
     судьбой освещенным
то,
что обязан снимать,
ты –
    летописец момента,
сын потрясенной Земли.
Лица,
     детали,
         приметы
времени
запечатли.
К ним,
     как к бессмертью, приникни…
Пусть
от тебя самого –
тень
    на каком-нибудь снимке.
Или
совсем ничего.

– Здравствуй!
         Кого я вижу?!
                 Больно глазам!..
Прямо как в сказке:
                 вдруг, посреди зимы –
летнее чудо!
Вот и не верь чудесам…

– Здравствуй!..
Действительно, вот и встретились мы…

– Дай мне опомниться…
До сих пор не пойму:
вышел из дома,
             а ты навстречу идешь…
Помнишь, какое солнце было в Крыму?..

– Помню…
Теперь мне больше нравится дождь…

– Я же тебе написать обещал.
Но, знаешь, не смог!
Сперва заболел.
             А потом навалились дела…
Ты понимаешь: работа!
                 Падаю с ног!..
– Я понимаю.
Я писем и не ждала…

– А помнишь, как я сердолики тебе искал?
И рано утром ромашки бросал в окно…
А помнишь, как мы смеялись у Синих скал?

– Помню…
Сейчас это все и вправду смешно…

– А помнишь, как мы на базаре купили айву?
Как шли по дороге,
а рядом бежал ручей…
Послушай,
        а как ты живешь?…

– Да так и живу…

– А помнишь?..

– Помню.

Не знаю только –
             зачем.

Это ж интересно прямо:
значит, есть у мамы мама?!
И у этой мамы – мама?!
И у папы – тоже мама?!
Ну, куда ни погляжу,
всюду мамы,
          мамы,
             мамы!
Это ж интересно прямо!..

А я опять
один сижу.

Если папа бы раз в день
             залезал бы под диван,
если мама бы раз в день бы
             залезала под диван,
если бабушка раз в день бы
             залезала под диван,
то узнали бы,
как это интересно!
%%%6
Со мною бабушка моя,
и, значит, главный в доме –
                     я!..
Шкафы мне можно открывать,
цветы кефиром поливать,
играть подушкою в футбол
и полотенцем чистить пол.
Могу я есть руками торт,
нарочно
хлопать дверью!..

А с мамой
        это не пройдет.
Я уже проверил.

Я иду по хрустящему гравию
и тащу два батона торжественно.
У меня и у папы правило:
помогать
этим слабым женщинам.
От рождения
         крест наш таков…
Что они без нас –
мужиков!

Мой папа большой,
             мне спокойно с ним,
мы под небом шагаем
все дальше и дальше…
Я когда-нибудь
         тоже стану большим.
Как небо.
А может, как папа даже!

Собака меня толкнула,
и я
    собаку толкнул.
Собака меня лизнула,
и я
    собаку лизнул.
Собака вздохнула громко.
А я
    собаку погладил,
щекою прижался к собаке,
задумался
и уснул.

В сарай, где нету света,
                 я храбро заходил!
Ворону со двора
             прогнал отважно!..
Но вдруг приснилось ночью,
                     что я
                         совсем один.

И я заплакал.
Так мне стало страшно.

Жду
    уже четыре дня,
кто бы мне ответил:
где я был,
        когда меня
не было
на свете?

Есть такое слово –
                «горячо!»
Надо дуть,
        когда горячо,
и не подходить
             к горячо.
Чайник зашумел –
                горячо!
Пироги в духовке –
                 горячо!..
Над тарелкой пар –
                 горячо!..

…А «тепло» –
это мамино плечо.

Высоко на небе –
             туча,
чуть пониже тучи –
                 птица,
а еще пониже –
             белка,
и совсем пониже –
                я…
Эх бы, прыгнуть
             выше белки!
А потом бы –
            выше птицы!
А потом бы –
            выше тучи!
И оттуда крикнуть:
«Э-э-э-эй!»

Эта зелень до самых небес
называется тихо:
             Лес-с-с…
Эта ягода слаще всего
называется громко:
                 О-о-о!
А вот это косматое,
                 черное
(г ов оря т,
что очень ученое),
растянувшееся среди трав,
называется просто:
                 Ав!

Я вспоминал сегодня прошлое.
И вот о чем
         подумал я:
конечно,
мамы все – хорошие.
Но только лучше всех –
                     моя!

Мгновенье
         остановлено нечетко.
Видны глаза
и больше ничего…
Круги забвенья
             и круги почета
не слишком-то влияли на него.
Он, выступая,
         тряс седою прядкой,
насмешек над собой не замечал.
Был одиноким,
как прыгун над планкой.
И в дружеских компаниях
                     скучал.
Лишь перед смертью
показал характер.

В свои болезни уходить не стал
и время,
то, что он когда-то тратил,
в конце концов
почти что наверстал.
Спешил он так безудержно и горько,
такой живою
         стала вдруг строка!..
Жаль,
не хватило малости какой-то.
Минут каких-то.
Мига.
Пустяка.

Мы –
    боящиеся озонной дыры, СПИДа и кооператоров,
нашпигованные с детства лекарствами,
                         слухами и нитратами,
молящиеся, матерящиеся,
                     работающие и бастующие,
следователи и подследственные,
                         стареющие и растущие,
спорящие, с чего начинать:
                     с фундамента или с кровли,
жаждущие немедленной демократии
                             или крови,
мы –
    типовые, типичные,
                     кажущиеся нетипичными,
поумневшие вдруг на «консенсусы»,
                         «конверсии»
                                и «импичменты»,
ждущие указаний,
             что делать надо, а что не надо,
обожающие:
        кто – музыку Шнитке,
                     кто – перетягиванье каната,
говорящие на трех языках
                     и не знающие своего,
готовые примкнуть к пятерым,
                     если пятеро – на одного,
мы – на страже, в долгу и в долгах,
                     на взлете и на больничном,
хвастающие куском колбасы
                     или теликом заграничным,
по привычке докладывающие наверх
                     о досрочном весеннем севе,
отъезжающие,
         кто за свободой на Запад,
                     кто за деньгами на Север,
мы –
    обитающие в общежитиях,
                 хоромах, подвалах, квартирах,
требующие вместо «Хлеба и зрелищ!» –
                     «Х леба и презервативов!»
объединенные, разъединенные,
                         -фобы, -маны и -филы,
обожающие бег трусцой
                 и детективные фильмы,
мы –
замкнувшиеся на себе,
             познавшие Эрмитаж и Бутырки,
сдающие карты или экзамены,
                 вахты или пустыe бутылки,
задыхающиеся от смога,
                    от счастья и от обид,
делающие открытия,
                 подлости,
                         важный вид,
мы –
озирающие со страхом воспаленные веси и грады,
мечтающие о светлом грядущем
                 и о том, как дожить до зарплаты,
мы –
    идейные и безыдейные,
                 вперед и назад глядящие,
непрерывно ищущие врагов
                     и все время их находящие,
пышущие здоровьем,
                 никотинною слизью харкающие,
надежные и растерянные,
                     побирающиеся и хапающие,
мы –
одетые в шубы и ватники,
                 купальники и бронежилеты,
любители флоксов и домино,
                 березовых веников и оперетты,
шагающие на службу с утра
                     по переулку морозному,
ругающие радикулит и Совмин,
                     верящие Кашпировскому,
орущие на своих детей,
                 по магазинам рыскающие,
стиснутые в вагонах метро,
                     слушающие и не слышащие,
мы –
равняющиеся на красное,
                     черное
                         или белое знамя,
спрашиваем у самих себя:
что же будет
со всеми нами?