Демьян Бедный - Том 4. Стихотворения 1930-1940

Пятнадцать лет прошло – не мало –
С той исторической поры,
Когда, у гада вырвав жало,
Мы все, что фронт его держало,
Из крымской выбили норы.
Незабываемое дело
Незабываемых сынов
Страны родной, громивших смело
Белогвардейцев и панов,
Дыханьем нашим овладело,
Когда твое нашли мы тело,
Красноармеец Иванов.
Ты – неизвестный – стал известным,

Убитый – снова стал живым,
Живым примером повсеместным
Несокрушимо-стойким, честным
Героям нашим боевым.

Живой твой образ – он повсюду.
Нет, не убито, не мертво:
В строенье жизни, равной чуду,
Передалось родному люду
Биенье сердца твоего.
Ты – соучастник в общей доле.
В сталеупорной нашей воле
Мы видим волю и твою, –

В потоке силы – в цехе, в поле,
В подземной шахте, в новой школе –
Мы видим силу и твою, –

В советском творческом обличье
Обличье видим и твое, –
В гигантском Сталинском величье
Величье видим и твое.

Враги вкруг нас шипят недаром:
Им сознавать невмоготу,
Каким – при натиске их яром –
Мы им ответим контрударом
По их прогнившему хребту.

Мы укрепляем нашу силу,
Мы все в работе – стар и мал,
Чтоб сбавить вражьим бандам пылу,
Чтоб дать отпор «свиному рылу»
И – при нужде – ив лоб и с тылу
Атаковать «фашистский вал».

Стальные выковав доспехи,
Мы, если грянут вновь бои.
Сметем с дороги все помехи.
И эти новые успехи –
Успехи будут и твои.

Герой не гибнет, умирая:
Двойная жизнь ему дана,
И эта жизнь его вторая
Бессмертной славою полна.

Ты, в годы вражеской облавы
Гроза баронов и панов,
Боец простой и величавый,
Войдешь в блистательные главы
Летописанья нашей славы,
Красноармеец Иванов!

Обливали слезами ушедшие дни
И холодные волны безжалостной Леты[11]
Не философы старые только одни,
Не одни лишь седые поэты.

Вместо вешнего солнца – осенняя мгла,
Прелый запах – наместо былых благовоний…
«Невозвратная молодость» прежде была
Темой самых унылых симфоний.

По-иному симфонии наши звучат.
Старый мир отступает пред новым недаром.
Мы средь наших детей и средь наших внучат
Молодым преисполнены жаром.

Не вчера ли бурлила в кремлевском дворце
Богатырско-рабочая юная сила?
Не вчера ль в гениальном вожде и борце,
В мудром слове его и в шутливом словце,
Молодая отвага сквозила?

Средь любимых вождей их соратник седой,
Облик чей пролетарски и сбит и подклинен,
Тот, чей путь боевой так же прям, как и длинен,
Разве не был он весь озорной, молодой,
Рукоплещущий юным героям Калинин?

Чудотворный прибой плодоносной волны
Прогремел над страной неоглядно-обширной.
Гениальная молодость нашей страны –
Это молодость жизни рабоче-всемирной.

Пусть поглотит врагов наших Лета-река,
Пусть забвенье покроет их тиной зловонной, –
Мы, строители нового мира, в века
Перейдем молодой и бессмертной колонной!

Вот Корнилов, гнус отборный,
Был Советам враг упорный.
Поднял бунт пред Октябрем:
«Все Советы уберем!
Все Советы уберем,
Заживем опять с царем!»
Ждал погодки, встретил вьюгу.
В Октябре подался к югу.
Объявившись на Дону,
Против нас повел войну.
Получил за это плату:
В лоб советскую гранату.

Как громили мы Краснова!
Разгромив, громили снова
И добили б до конца, –
Не догнали подлеца.
Убежав в чужие страны,
Нынче он строчит романы,
Как жилось ему в былом
«Под двуглавым…»
Под Орлом.
Настрочив кусок романа,
Плачет он у чемодана:
«Съела моль му-у-ундир… шта-ны-ы-ы-ы,
Потускнели галуны-ы-ы-ы».

Вот Деникин – тоже номер!
Он, слыхать, еще не помер,
Но, слыхать, у старика
И досель трещат бока.
То-то был ретив не в меру.
«За отечество, за веру
И за батюшку-царя»
До Орла кричал: «Ур-р-ря!»
Докричался до отказу.
За Орлом охрип он сразу
И вовсю назад подул,
Захрипевши: «Кар-ра-ул!»
Дорвался почти до Тулы.
Получив, однако, в скулы,
После многих жарких бань
Откатился на Кубань,
Где, хвативши также горя,
Без оглядки мчал до моря.
На кораблике – удал! –
За границу тягу дал.

Слыл Шкуро – по зверству – волком,
Но, удрав от нас пешком,
Торговал с немалым толком
Где-то выкраденным шелком
И солдатским табаком.
Нынче ездит «по Европам»
С небольшим казацким скопом
Ради скачки верховой
На арене… цирковой.

Это Мамонтов-вояка,
Слава чья была двояка,
Такова и до сих пор:
– Генерал и вместе – вор!
«Ой да, ой да… Ой да, эй да!» –
Пел он весело до «рейда»,
После рейда ж только «ой» –
Кое-как ушел живой;
Вдруг скапутился он сразу,
Получивши то ль заразу,
То ль в стакане тайный яд.
По Деникина приказу
Был отравлен, говорят,
Из-за зависти ль, дележки
Протянул внезапно ножки.

Адмирал Колчак, гляди-ко,
Как он выпятился дико.
Было радостью врагу
Видеть трупы на снегу
Средь сибирского пространства:
Трупы бедного крестьянства
И рабочих сверхбойцов.
Но за этих мертвецов
Получил Колчак награду:
Мы ему, лихому гаду,
В снежный сбив его сугроб,
Тож вогнали пулю в лоб.

Сел восставших усмиритель,
Душегуб и разоритель,
Искривившись, псом глядит
Борька Анненков бандит.
Звал себя он атаманом,
Разговаривал наганом;
Офицерской злобой пьян,
Не щадя, губил крестьян,
Убивал их и тиранил,
Их невест и жен поганил.
Много сделано вреда,
Где прошла его орда.
Из Сибири дал он тягу.
Все ж накрыли мы беднягу,
Дали суд по всей вине
И – поставили к стене.

Вот Семенов, атаман,
Тоже помнил свой карман.
Крепко грабил Забайкалье.
Удалось бежать каналье.
Утвердился он в правах
На японских островах.
Став отпетым самураем,
Заменил «ура» «банзаем»
И, как истый самурай,
Глаз косит на русский край.
Ход сыскал к японцам в штабы:
«Эх, война бы! Ух, война бы!
Ай, ура! Ур… зай! Банзай!
Поскорее налезай!»
Заявленья. Письма. Встречи.
Соблазнительные речи!
«Ай, хорош советский мед!»
Видит око – зуб неймет!

Хорват – страшный, длинный, старый,
Был палач в Сибири ярый
И в Приморье лютый зверь.
Получивши по кубышке,
Эта заваль – по наслышке –
«Объяпонилась» теперь.