Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Всё веселюсь – и не знаю,
Куда мне деваться с тоски.
Маюсь, хоть ближних не маю.
И дни мне пустые легки.

Вольно, глубоко дышу я
Расцветшею пышной весной;
Но, одиноко тоскуя,
Печальная доля – со мной.

Вот я один – и запела
На воле в ночной тишине:
Ей предаюсь я всецело
И в ней растворяюсь вполне.

И над тоской заунывной
Высоко, далеко звеня,
Слышится голос отзывный
И нежит печально меня.

День настает – полнолюдный
И плещет, и пляшет, цветя.
Жизнью недальней, нетрудной
Он тешится, мил, как дитя.

Вновь веселюсь – и к покою
Тихонько проходят они,
Словно с пустою тоскою –
Пустые и легкие дни.

Скажите мне, ах, вспомните ли вы
Хотя б одно заветное мгновенье,
Где грусть моя в невольном вдохновенье
Была б созвучна веянью Москвы?

Мне вдалеке, у строгих вод Невы
Отрадное певцам самозабвенье
Вновь зазвучит о вещем откровенье,
Светящемся и сумрачном, увы!

Распутьями трудна моя дорога:
Ночную ли подзвездную чреду,
Полдневную ль как пристань я найду?

Вас – да хранит до милого порога,
Обретшую покров для бурь и вьюг,
Напутствуя, благословенный юг.

Улыбка ее – лучезарная сеть,
И лет пронеслось уж немало
С тех пор, как раскинула дева ее,
Как пленница в сетку попала.

И бьется она в этом сладком плену,
В тюрьме и прозрачной и зыбкой,
Моя потерявшая волю душа –
Блаженною пленною рыбкой.

Друг мой, всё в тебе прекрасно:
Очи, полные любви,
Цвет, улыбкою цветущий –
Губки умные твои.

Сколько света и покоя!
Но всего прекрасней – твой
Полный мыслию глубокой
Голос чистый и живой.

По нашей родине печальной
Скитальцы бродят искони
И в тихости своеначальной
Влекут медлительные дни.

Ревнуя дальнему спасенью,
Отрадно страннику в пути
Под мирной незнакомой сенью
Покой, как тайный знак, найти.

А те, кого обстали стены,
Иначе взысканные те
Не знают милой перемены,
Повинны нищей тесноте.

Им – только веянье намека –
Из тесноты до тесноты –
И вот почуешь: там, далеко
Иные дали разлиты.

И на случайном новоселье
Улыбкой тихой в свой черед
Проглянет легкое веселье
И словно роза расцветет.

И всей певучею тоскою,
Всё осиянней и светлей,
На миг душа прильнет к покою
Родных приволий и полей.

И чайник песенку поет,
Вскипая на железной печке,
И тихо лампочка цветет,
Хоть не чета старинной свечке.

И вкусно пахнет, как и встарь,
Мой ломоть хлеба – чуть хрустящий,
Слегка поджаренный сухарь,
К плохому чаю подходящий.

И так же страшный мир широк
И темнотой глядит в окошко,
И так же тесный уголок
Порой пугает хоть немножко.

И так же чем-то жив поэт,
Хотя подчас и друг ироний,
И полуночи легкий бред
Исполнен сладостных гармоний.

Чтоб не спугнуть поющей птички
В моем алеющем саду,
Послушный радостной привычке,
Всё осторожнее иду.

И вечер золотой и чистый
С улыбкой думы на челе,
Зеленокудрый и росистый,
Одною песней голосистой
Дарит возлюбленной земле

И эту легкую прохладу,
И этот свет, и этот сад,
И этот льющийся по саду
Любовной песней аромат.

Какая грусть! Какая
Томительная тишь.
Я медлю, поникая.
Ты плачешь. Ты молчишь.

У ног твоих слезами
И жизнью изойти,
К твоим следам устами
Приникнув на пути.

И стать – дорожной пылью;
Развеяться вдали,
Взлететь небывшей былью
Очнувшейся земли, –

Но вылить в звуки муки
Двух одиноких воль.
Ни встречи, ни разлуки.
Не плачь. Какая боль!

Уже лирическим волненьем
Давно стесняется душа,
С житейским тягостным смятеньем
Расстаться силясь и спеша.

И боль, и милая услада,
Когда, слезой просветлена,
Волну лирического склада
Вольна улавливать она.

И словно бы струею вольной,
Пахнуло с дальной стороны
Певучей песней безглагольной
Крылом затронутой струны.

Пускай душа в изнеможенье
Томится, бьется без конца, –
Одно мгновенное движенье
Неизъяснимого лица, –

И светлый взгляд, и полуслово, –
Желанная благая весть –
И нет уже смятенья злого,
Поется и опять, и снова
О том, что в сердце солнце есть.

Я смотрю: мимозы желтые кисти,
Засмеявшийся луч весенний –
И полны мои осенние мысли
Золотых веселий.

За гореньем разве не ждет сгоранье?
Но горю я, гореть желая –
И, ликуя, пью я твоих страданий
Золотое пламя.

Живешь и ходишь по земле
В своем обыденном жилище,
Болеешь о добре и зле,
Радеешь о насущной нище.

А дух твой реет и живет
В тебе неведомом паренье.
Порой на твой тягчайший гнет
Его забрезжит озаренье –

И ты постигнешь: как волён
Кружиться ветер в чистом поле,
Так дышит, где захочет, он,
Послушный лишь единой воле.

И как в холодной вышине
Он вольно расширяет крылья,
Так и в пылающем огне
Он не сгорит, как наши былья:

Цветет и пламень неземной,
И хлад нездешний, с ним в слиянье
Как благодатное сиянье –
Неопалимой купиной.

Я грустно ухожу к существенности бедной
Из мира благостной и кроткой красоты,
Приявшей злую боль с улыбкой всепобедной
И в сердце нищее роняющей цветы.

Простился и поник, замедлив у порога.
Иду. Но в круге том вновь удержал меня,
Нежданно засияв приветливо и строго,
Свет обаяющий лазурного огня.

И были отблеском покинутого мира
Счастливой девушки мне милые черты,
И я унес туда, где всё темно и сиро,
Черемух нежные и горькие цветы.

Ты уходишь? Помедли со мной
В этот душный томительный час.
Заглушенный дневной тишиной
Милый голос мелькнул и погас.

И томленья цветущего дня
Напояет сверх силы сирень,
И пылая, объемлет меня
Мне уста заграждающий день.

Переполнена душная грудь,
И сдвигаются тесно кусты:
Глубже, глубже, уже не вздохнуть;
В немоте стук висков… Где же ты?

Погоди. Темнота, забытье,
Миг один. Погоди.
Душный стук. Бьется сердце твое
Здесь – в моей – тесной – душной – груди.