Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1
Возникает также вопрос: в какой мере этот впечатляющий корпус (существующих или несуществующих – по-видимому, стихотворных) текстов соотносится со вскоре оглашенным в Числах бодрым прогнозом Гомолицкого, выдвинутым в противовес тезису Адамовича и Вейдле о «гибели» и «сумерках» стиха? Мог бы он сам привести в качестве примера «новой Магабгараты» или «молитвенного распевного склада» какое-нибудь из этих неведомых нам произведений? Можно предполагать скорее, что «Автобиография» так же подводила итоги предшествующему периоду, как «Рождение стиха» открывало собою новый.
Этот следующий период творчества поэта начался с появлением нового издания философовской группы – журнала Меч. Первый, сдвоенный номер еженедельника вышел в субботу 12 мая. Название, отсылая к словам Христа «Не мир, но меч», подтверждало «активистскую», резко-антибольшевистскую направленность деятельности редакции. Но, как подчеркивал Философов в частных и публичных высказываниях, оно в неменьшей степени метило и против соглашательской «гнили» внутри эмиграции, против эмигрантского «истэблишмента». О задаче своей он так говорил Зинаиде Гиппиус в письме от 11 апреля 1934: «попытка освобождения эмигрантского человека, эмигрантской личности от Гукасова и Милюкова»344.
В борьбе за достижение этой цели возник альянс варшавской группы с парижанами – со старыми близкими друзьями Философова, Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, и молодыми участниками их кружка «Зеленая Лампа». Для парижской молодежи Меч означал появление «своего форума», особенно важного из-за прекращения Чисел. Варшавянам же такой союз сулил приток литературной продукции из Парижа. Новое издание с самого начала объявило себя как двойная, варшавско-парижская антреприза с двумя равноправными редакциями. Парижскую возглавлял Мережковский, варшавскую – Философов. «Двойное» географическое обозначение – Париж и Прага – раньше имела и газета П.Б. Струве Россия и Славянство, но в Мече – в отличие от нее – было сотрудничество двух отдельных, самостоятельных редакций. В.В. Бранд, А.С. Домбровский и Г.Г. Соколов, ответственные за политическую линию журнала, испытывали беспокойство по поводу достигнутого соглашения, опасаясь, что парижане заслонят или полностью поглотят их. Но и они не могли отрицать, что само по себе провозглашение альянса уже ставило «русскую Варшаву» на почетное место в эмигрантской «ойкумене» – наравне с «Парижем».
Гомолицкий с увлечением и азартом отнесся к новым планам. Его участие Д.В. Философов считал особенно ценным для журнала и в письме к З.Н. Гиппиус от 1 мая 1934 сообщал: «Расцвел Гомолицкий, который до сих пор был в тени. Это он на одном из публичных собраний Содружества заявил, что долг писателя не взирая ни на что писать, рискуя тем, что произведения его будут храниться в его письменном столе. Этим он вызвал бурю гнева со стороны “Волковыских”. Ваш Париж для него глубоко свое. Особенно ему близок Ремизов»345. Подлинно «парижский» характер Философов находил, в частности, в статье Гомолицкого о Ремизове и Розанове, помещенной в первой книжке Меча. Она провозглашала Ремизова «единственным центром, вокруг которого вращается вся настоящая – живая и имеющая будущее зарубежная литература».
В Мече возобновил Гомолицкий разговор на тему, приобретавшую для него и его соратников в редакции возраставшее значение в ту пору, – о текущей польской литературе. Он напечатал там статью о поэте группы «Квадрига» (близкой по стилистике к «Скамандру», но по политическим позициям стоявшей левее его) Влодзимеже Слободнике, где привел целиком одно его стихотворение в собственном переводе346. Это была вторая по счету в его жизни статья о польской литературе. Первая появилась за год до того в Молве и была посвящена поэтическому сборнику Эльжбеты Шемплиньской347. Обе статьи отражали возникновение круга новых у Гомолицкого литературных контактов. 25 июня 1934 он писал А.Л. Бему: «Так как русской лит<ературной> среды в Варшаве нет (если не считать ближайших сотрудников Меча), я нашел прибежище (подышать воздухом литературным) у молодых польских поэтов. Подружился со Слободником и Чеховичем. Все-таки там есть то, чего у нас нет – смена лит<ературных> вкусов, направлений. Без этого в музейной духоте рус<ской> зарубежной лит<ературы> я бы задохся». Здесь – зарождение новой линии в творчестве Гомолицкого, которая спустя десять лет привела к радикальным сдвигам в его самосознании, к перевоплощению человека, насквозь проникнутого русской культурой, в поляка. Поэт присоединялся к деятельности старших своих коллег по редакции – Д.В. Философову и Е.С. Вебер, – направленной на сближение русской и польской культур.
Такая принципиальная установка Молвы особенно ярко проявилась в статьях Философова, напечатанных накануне ее прекращения, 14-25 января 1934 года. В совокупности они составили своего рода монографию, посвященную русскому периоду (1824-1829) в жизни Мицкевича. Хотя непосредственным толчком к их появлению был выход первого тома биографии великого польского поэта, написанной Юлиушем Клейнером, Философов – страстный поборник русско-польского сближения, подвергавшийся яростным нападкам эмигрантских политиков в Париже, обвинявших его в сервилизме по отношению к польским властям, – поднимал ряд более общих вопросов, затрагивавших самую суть польско-русских разногласий. Следуя положениям, выдвинутым молодым польским историком литературы Вацлавом Ледницким, призвавшим польскую мысль в своем подходе к России отказаться от прямолинейного толкования и упрощенного использования мицкевичевской «Дороги в Россию», он выступил против «русофобских» построений польских биографов Мицкевича, опиравшихся на недостоверные, устаревшие источники, плохо знавших и поверхностно судивших о русском окружении Мицкевича и потому приходивших к ложным выводам. В то время как подъяремная Польша, говорил Философов, ушла в прошлое, Ю. Клейнер остается в плену у старых представлений. Философов отмечал, что «польское окружение поэта в России было невысокого калибра. Если не считать чудака мистика Олешкевича и молодых виленских товарищей Мицкевича по изгнанию, польский поэт был окружен преимущественно “тарговичанами”, соглашателями-“угодовцами” всех мастей, начиная с Ржевусского, гр. Собаньской и кончая Сеньковским. С русской же стороны, в числе его друзей и приятелей числились декабристы, в том числе Рылеев и Александр Бестужев, поэты Пушкин, Баратынский и В. Туманский, затем кн. Вяземский, Киреевский, Полевой, Соболевский, княгиня Зинаида Волконская и многие другие. Словом – цвет тогдашнего русского общества»348. Завершая работу, он писал: «Главною моей целью было показать, насколько искажает биографию Мицкевича “путешествие в Россию” польских исследователей всё по той же старой, изъезженной со времен Мицкевича, дороге. Настало время, когда надлежит, наконец, восполнить те пробелы, которых столь много в жизнеописании Мицкевича. <...> По моему скромному мнению, польским исследователям надлежит прежде всего заняться документальными разысканиями, кропотливой работой по заполнению пробелов в биографии Мицкевича, установлению фактических данных»349. Статья Философова была изложена, в сопровождении доброжелательного комментария Шимона Аскенази, в Вядомостях Литерацких350 и, помещенная в переводе в журнале Przegląd Współczesny, вызвала бурную полемику в печати, в ходе которой выступили М. Кридль, М. Домбровская, Ю. Кржижановский и В. Ледницкий351. «Моя статья о Мицкевиче произвела здесь невероятный скандал! Польские писатели и профессора из-за меня переругались и, забыв обо мне, переругиваются между собою до сих пор!» – сообщал Философов в письме к З.Н. Гиппиус от 11 апреля 1934352.
Ева Гомолицкая. 1932 г.
Е.С. Вебер-Хирьякова с дочерью
Д.В. Философов
Заставка к журналу и газете «Меч» (1934-1939)
Три графических работы Л. Гомолицкого
Иллюстрации для издания: А. Пушкин, «Домик в Коломне». «Моцарт и Сальери» (Варшава, 1935)
Старик, играющий на лире. Иллюстрация к изданию: М. Лермонтов, «Песнь о царе Иване...» в переводе В. Слободника (Варшава, 1934)
Обложка к сборнику
«Священная Лира»
