Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

В ту ночь гаданье, мучительней раны,
Сомненьем горьким мне душу прожгло:
В грядущем зрело неясное Зло.
И я крылом неусыпной охраны,
Как птица-мать слабосильных птенцов,
Укрыл надежно детей-близнецов.

«В скрижалях неба, — твердил я, — немыслим
Обман светил; и правдивы слова
Примет священных: как мысль Божества,
Мы их читаем, толкуем и числим.
И будет участь детей такова,
Какою я в гороскопе зловещем
Ее прочел, если я без борьбы
Сочту законом угрозы судьбы.
Судьба могуча, когда мы трепещем
При первом знаке невзгод, как рабы;
Ее итоги тогда непреложны,
Когда, вверяясь недоброй звезде,
Сердца безвольны, как прах подорожный,
Как мертвый лист на текучей воде.
Но смелый спор и борьба с ней возможны:
Не сам ли каждый из нас, как кузнец,
Себе кует или жребий ничтожный,
Иль в час удачи победы венец?
Так я могучим вторжением воли
И властью Силы, подобной огню,
Случайность с детских путей устраню,
И суть прямую их двойственной доли,
Спасенья якорь, надежду мою,
На благо миру и людям скую».

Но крепко чувства и помыслы эти
В душе таил я. А жизнь близнецов
Текла беспечно: неведеньем дети
Счастливей вникших во всё мудрецов,
И брат-царевич с царевной-сестрою,
От первых лет неразлучки-друзья, —
То счастье знали безгрешной порою
Невинных грез на заре бытия.

Сбежав поутру к лазурному пруду,
Где дремлет лотос средь чистых зыбей,
Они любили скликать голубей,
Им корм кидая. Тогда отовсюду
Свистящим лётом, чета за четой,
Слетались птицы на берег крутой,
Росой покрытый по зелени дерна;
Теснясь, ловили они с быстротой,
Как чистый жемчуг, блестящие зерна,
И, чем обильней был дождь золотой,
Тем больше птицы взволнованным кругом
Сбивались, споря и ссорясь друг с другом:
На помощь слабым всегда был готов
Прийти царевич, и с детским испугом
Сестра спешила разнять драчунов.

Потом в зверинец. Глухим частоколом
Охвачен длинный надежный загон
С песчаным, плотно утоптанным полом;
В проходе узком с обеих сторон
Идут рядами широкие двери
Просторных клеток. Там из году в год
Приют находят всё новые звери,
Всё новых, странных заморских пород.

Встречает сразу любимых хозяев
Ворчанье бурых медведей ручных,
Веселый посвист цветных попугаев
И резкий писк обезьянок смешных.

Чета жирафов — таких длинношеих —
Уже глядит на детей с вышины,
Зовет большими глазами к себе их,
Зовет, а взоры печали полны.

В ограде, хобот повесив снаружи,
На месте мнется и топчется слон;
Зевает барс; бегемот неуклюжий
Сопит забавно, вздыхая сквозь сон.
Беззвучным шагом ступают тигрицы,
Решетку меря вперед и назад;
Поют, порхая, беспечные птицы, —
У каждой песня на собственный лад.

И дети радость приносят в зверинец:
Их любят звери; запас истощен
Шутливых кличек и нежных имен;
Для всех любимцев нашелся гостинец.
Царевич гладит ливийского льва;
Царевна руку успела едва
Продеть сквозь сетку, — и к ней на мизинец,
Узнав призывный ее голосок,
Спустился с грудкой окрашенной чечет,
Топорщит перья, болтливо щебечет,
И смотрит боком, и чистит носок.

А дома дети любили прогулки
В прохладных залах дворцовых, где звон
Шагов и звуки таинственно гулки,
Где дразнит эхо за лесом колонн.

Так много было в старинных покоях
Фонтанов, сфинксов и статуй царей;
Повсюду память жила о героях,
О древней славе. Земель и морей
Картины в красках цветистых мозаик
Прельщали взоры: в дали голубой
Белели стаи стремительных чаек,
Дробясь о скалы, резвился прибой;
Мелькали рыбы и спруты-титаны
Меж жутких трав океанского дна;
Вставали живо волшебные страны —
В одних пигмеи, в других великаны
Жилищ немудрых раскинули станы
В лесистых дебрях, где чаща черна,
Где гибко вьются, как змеи, лианы,
Где труд и отдых, и мир и война
Несложной жизни меж счастьем и горем,
Как сон, проходят над пенистым морем.
А сад, где нет ни забавам конца,
Ни меры хитрой запутанной сети
Аллей и тропок? И с радостью дети
Всегда стремились туда из дворца.

С царевной было так весело брату
Резвиться в верхнем саду, иль по скату
Крутых тропинок на склоне горы,
Сжимая крепко ручонку сестры,
Спускаться к нижним Садам Наслажденья.
Там густ деревьев столетних шатер,
И много речек, ручьев и озер;
Там шорох ветра, и шум от паденья
Воды, текущей чрез гребень запруд;
Там столько ягод в траве под кустами,
Там птицы песни поют, и цветами
Пестреет мягких лугов изумруд.

Песок тенистых садовых дорожек
С любовью нежно лелеял следы
Шагов и бега их маленьких ножек;
В зеленых чащах ревниво сады
Блюли их крики и смех беззаботный;
И ждали, словно притихнув, пруды,
Мелькнет ли облик, как сон мимолетный,
В прозрачной глади спокойной воды.

Порою дети, в скитаньях без цели,
Чрез мост висячий взбирались бегом
На остров круглый и долго глядели
На все причуды в Саду Золотом.

Царей Ацтлана далекий прапрадед,
Давно когда-то, столетья назад,
Велел воздвигнуть Бессмертия Сад,
Где осень жизни в природе не крадет,
Где зной бессилен и бури налет
Порывом листьев с деревьев не рвет.

«Уроком мудрым людскому бессилью, —
Сказал властитель, — я чудо создам
И сад нетленный из золота вылью
В усладу сердцу, в утеху глазам.
Пусть помнят люди, что царственный гений —
Родник бессмертья, что творческий дар
Рукой искусства в пылу вдохновений
Наносит смерти смертельный удар!»

И мысль свершилась по слову владыки.
Прошли столетья. Правитель великий
Давно, смежив свой мечтательный взор,
Почил навеки во сне непробудном,
А сад чудесный на острове чудном,
Ущербу чуждый, цветет до сих пор.

Висячий мост золотою дугою
Ведет на остров. Как радостный сон,
Там всё сверкает, и золота звон
Везде протяжно гудит под ногою.

Кора деревьев, ветвей и сучков
В сплошной чеканке до мелкой морщинки,
И, словно трели тончайших звонков,
Звенят листвы золотые пластинки.
Во все концы золотые тропинки
Бегут, змеятся вокруг цветников;
Полны цветов золотые корзинки;
Цветы — из шерлов прозрачных; тычинки
Звенят о грани цветных лепестков;
Дрожат опалы, как будто росинки;
И так финифтью узор мотыльков
Подделан живо, как будто пылинки
Сложились в пестрый развод завитков.
Смарагдов, мелко дробленых, крупинки
Блестят в отделке травы, и таков
Обман искусства, что зелень лужков
Живет, до самой последней травинки;
И ветер тихо колышет былинки,
Качает с ними жемчужных жуков
И чуть звенит на струнах стебельков.

Богатство, роскошь! Но томно и скучно
Душе ребенка в Саду Золотом,
Металл бездушный звенит однозвучно,
И как-то жутко в затишьи пустом.

Милей для сердца Сады Наслажденья,
Где шелест листьев и ропот ручьев,
Где полос жизни, где столько движенья
Букашек, мушек, стрекоз, муравьев;
Где сень живая прозрачной дубравы,
С игрою света в узорной тени,
Давала детям приют для забавы,
Простор привольный для их беготни.

Им любо было аукаться в гротах,
Со смехом гнаться за бабочкой вслед;
У пчел дивили их зодчество в сотах,
И общий труд, и порядок в работах,
Пока знакомил старик-тайновед
Их с жизнью улья и потчевал медом.
Нередко старец раздумчиво вел
Рассказ о мудром строительстве пчел,
В труде живущих; потом, с переходом
На жизнь людскую, учил их старик,
Что свет прекрасен, богат и велик,
Что сердцу ценны не яркие сказки,
Что труд и правда для счастья нужны.
Немало былей седой старины
Узнали дети. И детские глазки
Светились, речью простой зажжены.

И мир манил, непонятный и чудный…
И снилась жизнь… А за белой стеной
Садов любимых Ацтлан многолюдный
Кипел, гудя суетою дневной.

Царевич грезил о подвигах славы,
О злых невзгодах походной поры:
В мечтах свершал он налет свой кровавый,
С чужбины вез для царевны дары,
И чаще билось сердечко сестры.

Вождем, героем победного цикла
Царевич был для нее, и, горда
По-детски братом, царевна привыкла
Свою защиту в нем видеть всегда.

Однажды детям навстречу в аллее
Скакал, с обрывком веревки на шее,
Порвавший привязь взбесившийся конь.
Весь в пене белой, с приподнятой гривой,
Он мчался, страшный; и жуткий огонь
Глаза большие метали пугливо.

Садовник брата хотел увести;
Но он спасал лишь наследника трона,
Забыв царевну одну на пути.
А мальчик помнил, что он оборона
Своей подруги. Он крикнул: «Не тронь!»
Назад рванулся и встал пред сестренкой
Заслоном верным. Он выждал и звонко,
Как взрослый, гикнул. И взмыленный конь
Осел на крупе, замявшись от страха,
Потом поднялся волчком на дыбы
И прянул в клубах поземного праха.
В испуге к детям сбежались рабы.
Они кричали, дивились геройству;
Но им царевич спокойно внимал
И чужд, казалось, был их беспокойству
И хору громких и льстивых похвал.

Так шли, мелькая, счастливые годы.
Росла привольно чета близнецов,
Хранима свежим дыханьем природы
И миром в чинном укладе дворцов.

Впитало жадно их чуткое детство
Уроки неба и притчи земли;
Основы жизни — преданий наследство —
В их мире стройно и ясно легли.

В сердцах их каждый порыв и задаток
Овеян ветром, росою омыт;
А царский строгий и благостный быт
Их душам дал чистоты отпечаток.

Сестре и брату давались легко
Ученье веры и светское знанье:
Влекло их истин святых созерцанье,
И ум их в мудрость вникал глубоко;
Меня пленяла в обоих способность
Во всем свободно в исток затянуть,
Постичь в явленьях не мнимую дробность,
А цельной правды начальную суть.

Горячность сердца и мысли пытливость
Любовью к людям зашли их мечты,
И были милость, добро, справедливость
Для них частями одной Красоты.

И общий отблеск их жизни душевной,
При сходстве внешнем, их так проникал,
Что, рядом, были царевич с царевной,
Как лик один в глубине двух зеркал,
Как парный жемчуг в искусном подборе,
Как звук созвучный двух дрогнувших струн,
Как диск луны, отразившийся в море,
Когда он блещет лучами двух лун.