Юрий Маслов - Военные приключения. Выпуск 3
Нюся испуганно замотала головой.
— Пей, говорю. Ты солдат — значит, пей.
— Ой, — задохнулась Нюся, — гадость какая! — И вдруг тихонько засмеялась. — Никогда не научусь эту дрянь пить.
— И не надо учиться. А сейчас — пей.
Она смотрела на Гукасяна изумленными, округлившимися глазами, потом тихо спросила:
— А где наши? Я помню — страшное что-то было. Огонь, гром…
— Все здесь… все. А теперь спать надо.
— А ты, Левка, откуда взялся?
— К тебе шел, — серьезно ответил Левон.
— Ну вот и садись теперь сюда, поближе, — сказал, уступая свое место Ашот. — Садись и молчи. Пусть она спит.
В блиндаж заглянул и поманил меня пальцем Гаевой. Я выбрался на уже утоптанную площадку, от которой в разные стороны разбегались прорытые в снегу траншеи, ведущие к постам. Вслед за мною вышел Ашот. То ли извиняясь за что-то, то ли поясняя мне, новому человеку, сказал:
— Ах, дети, дети… Даже в ледниках находят друг друга…
— Гукасян! — окликнул его Гаевой. — Вернитесь в блиндаж, возьмите с собою еще двух бойцов, поднимитесь во-он на тот гребень. В снег заройтесь и глядите в оба. Задача ясна?
Минут сорок прошло, пока передовой дозор выбрался на гребень и как бы растворился в белом пространстве. Я стоял рядом с Гаевым, выжидающе помалкивал, постукивал ботинками, пытаясь согреть озябшие ноги.
— Да… хорошо в штабе пальцем по карте водить, — вроде бы ни к кому не обращаясь, пробурчал Гаевой.
Я пожал плечами. Что отвечать?
Лейтенант поднял бинокль и в который раз стал шарить по белым склонам и черным скалам. И опять, будто обращаясь не ко мне, а к этой белой пустыне, сказал:
— Что ж вы тянете? Что ж вы нервы мои, как веревочку, мотаете, сволочи?! Вы ж должны вернуться… Ты как думаешь, Арам?
Он впервые обратился ко мне вот так, по имени, без всяких там «товарищ старший политрук, старший лейтенант», и это означало, что мы перешагнули наконец рубеж, за которым оставили деление на старших и младших по званию, что все мы теперь в одной связке перед лицом белого безмолвия, смерти, смотревшей на нас с белых зубчатых вершин, с белого языка огромного ледника, сползавшего с перевала.
— Пока я ничего не думаю, Андрей, — в тон лейтенанту ответил я. — Пока ориентируюсь на местности.
А Гаевой снова повторил, еще резче, злее, чем в первый раз:
— В штабе по карте пальцем просто водить… А нам что теперь делать? Размадзе должен был тут крепко сидеть. А моя задача другая — без остановки двинуть во-он по тому хребтику, — и он указал рукой на отрог, который отсюда, снизу, казалось, напрямую соединялся с вершиной горы, у которой словно ножом была срезана острая макушка. — И дальше, за ту гору… Хорошо фрицу затылок почесать. А теперь? Заставу оставить нельзя — это факт. А там, внизу, товарищ майор ждет не дождется данных разведки. Хоть разорвись!
— Сколько их оставалось здесь перед бураном? — спросил я.
— С Нюсей двенадцать.
— А если разделить твой отряд?
— Сориентировался… Я же к этому и веду. Продержишься пару дней, Арам? Лучших ребят тебе оставлю…
Сверху, с нашей тайной заставы, раздался свист. Оттуда, из-за камней, Ашот махал нам рукой, стараясь привлечь внимание. Андрей снова вжал бинокль в глазницы. Даже сквозь трехпалые варежки было заметно, как напряглись его руки.
— Ну вот, давно ждали.
Я тоже схватился за старенький бинокль, на котором было выцарапано «Размадзе», память о командире заставы, которого я живым никогда не видел. Сначала перед моими глазами плясали два белых пустых круга. На них то появлялись, то исчезали зубцы вершин, куски синего неба. Потом я повел бинокль ниже и тут наконец заметил вереницу людей в белых маскировочных халатах, около роты… А у нас — взвод неполного состава.
Вот головной лыжник притормозил у черной полосы-трещины. Сразу же из-за его спины выехало еще два егеря, перекинули какие-то жерди, возможно, складную лестницу через трещину. И передний немец неловко, не снимая лыж, зашагал по «мосту». За ним последовали остальные. У отряда было что-то вроде обоза. Прошлой зимой, под Москвой, я уже видел такие двухметровой длины лодки-плоскодонки. В них практичные гитлеровцы волоком вытаскивали раненых с поля боя. Сейчас несколько таких лодок были заполнены с верхом.
Гаевой тоже внимательно рассматривал цепочку «эдельвейсов». Комментировал вслух:
— Все хозяйство волокут. Даже бревнышки для блиндажа в два наката волокут… Небось там и печка, и горючка для нее, и кофий в термосах. И еще чего-нибудь покрепче… А осторожничают, черти, видишь, дозор головной выставили. Неужели нас высмотрели? Не должны бы. Небось просто устав соблюдают…
Вслед за лейтенантом я перевел бинокль вправо и увидел еще трех лыжников, которые, далеко опередив колонну, стремительно неслись по склону снежного цирка. Изредка они тормозили, внимательно осматривались. И снова летели вперед. Классные горнолыжники, ничего не скажешь.
— Все рассчитали, — пробормотал Гаевой и добавил: — Точно! Детали одной не учли — что мы здесь. Небось думают, что мы там внизу сидим и ждем, когда после бурана снег спрессуется.
Вскоре и без бинокля я мог разглядеть сторожевое охранение фашистского отряда.
Рядом со мною расположился монументальный Вася-сибиряк. Он не спеша уложил в небольшой нише из камней четыре гранаты — «лимонки», подровнял их. Гранаты напоминали кротов, уткнувшихся носами в снеговую стенку. Потом Вася вытащил из подсумка запасной автоматный диск и поставил на ребро рядом с гранатами. Еще прислонил к стенке винтовку — из тех, что остались от погибшей заставы. Выставил автомат в щель амбразуры, примерился, пробормотал:
— Для этой штуки рано.
Отставил автомат, взял винтовку, прицелился и, удовлетворенный, откинулся:
— Ну, теперь погодим маленько.
А передовая тройка лыжников подходила все ближе. Вот они миновали тот участок, над которым затаились Ашот и еще два бойца. Гаевой все медлил… А сибиряк неторопливо, основательно пристроился у амбразуры, бормоча под нос:
— Возьмем на мушку от того хорька… В глаз целить не будем — шкура не ахти…
Теперь и голова колонны приблизилась к нам, втянулась под скалу, на которой затаились наши. И тут я увидел, как на правом фланге нашей позиции вскочил лейтенант Гаевой, дважды махнул рукой, а потом выстрелил из ракетницы, но не вверх, как это обычно делают, а целя прямо в переднего лыжника. Зеленая звезда зашипела, завертелась, рассыпая огненные брызги перед немцем. Ошарашенные егери замешкались, промедлили какие-то считанные секунды. И тут раздались автоматные очереди. Рядом со мною щелкнул выстрел винтовки. Немец, словно его ударили в грудь, упал на спину. Одна лыжа задралась вверх, стала вертикально, как шест, как веха.
— Все, был хорек, — удовлетворенно сказал Вася, клацнул затвором винтовки и снова тщательно прицелился. — А теперь шлепнем от того лиса, чтоб хвостом не вертел…
Снова щелкнул выстрел, точный, охотничий:
— От так… Неча зад задирать, однако…
А я все еще ни одного выстрела не сделал. Для моего ТТ дистанция была пока далековатой.
Слева от меня, будто слившись с автоматом, палил Левон. Я заметил… что глаза его плотно зажмурены, на лице отрешенная решимость, и понял, то это для него первый бой, первая пальба не по мишени, а по настоящему противнику, которого он так отчетливо, близко увидел перед собой. Я хотел было подползти к нему, но Федулов опередил. Резко дернув паренька за полу шинели, бросил зло:
— Что палишь в белый свет, как в копеечку? Патронов завались, что ли?
Автомат Левона замолк. Сам он словно бы очнулся: лицо растерянное, виноватое, совсем мальчишечье лицо. Я пристроился рядом, коснулся его плеча:
— Страшно?
Левон отчаянно замотал головой: нет, мол.
— Страшно, — сам ответил я. — А ты про себя не думай. Про дом свой думай. Про маму. Про Ануш. Если бы твою сестру кто захотел обидеть, ты заступился бы?
Левон смущенно улыбнулся. Поосновательнее приладился к автомату, прицелился и дал короткую очередь, спокойно, четко, как на полигоне.
В отставшем немецком санном обозе засуетились, что-то поспешно стали устанавливать. И вдруг раздалось шипение и негромкий разрыв мины. Третий разрыв веял наши позиции «в вилку». Донесся чей-то стон. Мимо прошмыгнула с санитарной сумкой Нюся.
А сибиряк Вася, все так же, с присказкой:
— Ну-ка, вороне в глаз… — Выстрелил, чертыхнулся. — Эх ты, Вася-мазила…
Минометчики заметили, что и к ним пристреливаются, перебрались за большой валун.
И тут ожила скала над лощиной, в которой залегли немцы. Сверху открыли огонь Гукасян и двое бойцов, что пошли вместе с ним. Немцы тоже стали палить вверх, по нашей засаде. Но попасть им было так же нелегко, как по летящей высоко птице. Шанс попасть почти нулевой. Немцы стали переползать поближе к скале, в «мертвую» зону. И тогда там, наверху, наши товарищи, не таясь, встали во весь рост, придвинулись к самому краю обрыва. Их очереди взрывали снег, выбивали искры из камней рядом с егерями, в нескольких шагах от миномета.
