Владимир Марков - Кенозёры

Две соседки в доме жили,
Не скандалили, дружили,
На четвёртом этаже
В переулке Беранже.
У хозяйственной у Нины
Деток было семерина,
А у ветреной Ларисы —
Только две пушистых кисы.

Вот однажды на субботу
Заказала Нина фото.
Ждёт фотографа она
Ранним утром у окна,
Чтоб на карточки детишек
Снять в штанах и без штанишек,
Снять для деда и бабуси
Ваньку, Кольку, Федьку, Дусю,
Кал и страта и Петрушу
И грудную кроху Грушу.

В тот же день кокетка Лара,
Может, с пьяного угара,
Не стыдясь соседских глаз,
Тоже сделала заказ:
Пригласила из «досуга»
Для своей утехи друга.
Мы ведь с ельцинских времён
В демократии живём.
Элегантного мужчину
Увидала первой Нина,
Манит из окна рукой,
Мол, сюда, мой дорогой.

Франт улыбкою расплылся,
Он, конечно, торопился.
День горячий предстоял:
Пять клиенток — это шквал!
На этаж влетел как пуля,
Показал детишкам дулю.
Мать их быстро всех — на двор
И заводит разговор.

«Здравствуй, здравствуй, голубок,
Ты, наверное, продрог,
Сядь на тёпленький диванчик,
Выпей беленькой стаканчик». —
«Нет, сударыня, моя,
Мне на службе пить нельзя.
Если часто выпивать,
Будут пальчики дрожать». —
«Да, конечно, без штатива
Может выйти всё паршиво.
Но важнее объектив,
Чем какой-то там штатив.
Вы меня, милорд, простите,
Аппарат свой покажите!
На своём веку немало
Разных, всяких я видала.
Вон, у Васеньки, у свата,
Аж четыре аппарата!
Я хочу на ваш взглянуть,
А потом уж в добрый путь».

Гость воскликнул: «Что вы, тётя,
Фантазируете, врёте?!
Не бывает четырёх,
Даже двух не дал нам Бог!
Ваш Васятка — иль дурак,
Иль его лечил Чумак».
И, как настоящий профи,
Франт с себя брючонки сбросил.
Нину вмиг хватил кондратий,
Тут уже не до объятий…

В то же время у Ларисы
Убежали обе кисы.
Лара — вслед за ними в двери,
А навстречу — он с портфелем:
«Кто, красавица, у вас
Сделал экстренный заказ?»

«Проходи ко мне, дружок!»
Гость шагнул через порог.
И, уж сидя за столом,
Он достал фотоальбом:
«Вот девчонки и мальчишки,
Коих делал я без вспышки.
Этот в ванне, тот на шторе,
Третий просто на заборе.
Бабку с внучкой на руках
Делал днём и при свечах.
Вот весёлая семейка,
Всех их сделал на скамейке.
Этих в речке, тех на ёлке,
Остальных в лесном посёлке».

Лара шепчет: «О, мой Боже…»
Сохнут губы, дрожь по коже.
Платье с плеч само сползло,
Девке сильно повезло!

Только гость перепугался
И скорей в окно подался.
Хорошо, что невысоко,
Ведь фотограф вам не сокол.

День был тёмным и поганым.
Хорош о напиться пьяным.
Два несчастных мужика
Пили пиво у ларька.
Франт и тот летун с портфелем
Пиво пили, не хмелели,
Рассуждали горячо:
«Чё же бабам надо, чё?»

«Им вообще ничё не надо!
Женщины — исчадье ада!» —
Гаркнул пьяненький прохожий,
На нечистого похожий.

В лесной глуши отшельник жил,
Один — среди холодных скал.
Над скитом ястреб лишь кружил
Да белый лебедь проплывал.

Огонь в печи горел едва.
Отшельник наш, глотая дым,
Шептал заветные слова:
Чтоб сделал Бог его святым.

Одной снедаемый мечтой,
Питаясь чёрным сухарём,
Молился инок молодой
И ночью тёмною, и днём.

Не слышит Бог его молитв,
Но чуток слух у Сатаны:
Явился в полночь в мирный скит
При свете звёздном и луны.

В обличье ангела возник
Перед отшельником, нахал.
Коварный сатанинский лик
Постылый лунный свет скрывал.

И молвит чёрт такую речь:
«Мы слышим голос слабый твой,
Но должен я предостеречь,
Святым не станешь ты мольбой.

Есть три греха. Один из них
Вот совершишь — и будешь свят.
И между грешников других
Войдёшь и ты в Эдемский сад.

Грех первый: ближнего убей!
Второй: с блудницей переспи!
А третий грех: на много дней
Вино, как воду, пить начни!»

Отшельник долго размышлял
И выбрал третий вариант.
И через миг в кабак попал,
А перед ним — официант.

Пил инок водку и вино,
Готовясь к святости своей.
Но людям всё же не дано
Родиться дьявола хитрей.

В угаре пьяном грех второй
Отшельник тоже совершил.
И; наконец, ночной порой
Кого-то жизни он лишил.

Чтоб смыть с себя все три греха,
Отшельник в озеро залез.
А там его в крутых волнах
Уж поджидал рогатый бес.

Померк в глазах небесный свет,
Застыл в ушах последний звук.
Среди святых сомнений нет:
Достоин грешник вечных мук.

Немо парила в ночи над кроватью
Женщина в чёрных одеждах до пят.
Я, как Христос Иисус на распятии,
Был на больничном матрасе распят.
И надо мною свой лик наклонила,
Тихо шепнула: «Вот я и пришла».
Будто студёной водой окатила,
Будто всё тело огнём обожгла.
Мне не забыть те незрячие очи,
Мёртвые губы на мёртвом лице,
Ужас нежданно настигнувшей Ночи,
Мысли, как иглы, о близком конце.

Там ты не встретишь ни друга, ни брата
И ни глоточка не выпьешь вина.
Нету дороги оттуда обратно,
Греет лишь разум надежда одна.
Тело найдёт там покой свой навеки,
Но не душа, коей Бог наградил.
…Счастливы в мире лишь те человеки,
Чьи души свободны от гнёта могил.

Мать-покоенка приснилась мне в ту ночь,
Когда я не мог уж ей ничем помочь.
Шли по лесу по дремучему вдвоём.
И тропинка завела нас в бурелом.
Вдруг разверзлися над нами небеса,
Яркий свет застил мои глаза.
Мать сказала: ей пора, пора туда,
Ко вратам Господнего суда.
Божий свет в ночи, как тысячи светил,
Ослепил меня, а маму поглотил.
Я стоял молчал, как истукан немой,
А с небес, с небес неслось: «Иди домой!»

Я проснулся. За окном крепчал мороз.
Я ещё не выплакал всех слёз.
Я ещё и по сей день должник, должник
Перед мамою, хоть сам уже старик.
Долг мой с каждым годиком растёт, растёт.
Будет так, пока Господь не позовёт…

Я сбросил груз былых сомнений,
Тревожных дум наедине.
Дивлюсь на женские колени,
А истину ищу в вине.

В твоих глазах зеленоватых
Сверкают отблески огня.
Мы этим пламенем объяты,
Как два горящих корабля.

Среди пучины океана,
В безбрежном холоде ночей,
В тисках свинцового тумана,
Без парусов и без рулей.

Твои глаза мне всё сказали.
Пожалуйста, не прекословь.
Есть первая — на школьном бале,
И есть последняя любовь.

Люблю тебя, мой друг Евгений.
Делюсь с тобою чем богат —
Богатством всех моих сомнений
И неоплаченных утрат.

Не старый — между молодыми,
Но и не ровня буду им.
Не разведу костра без дыма,
Не выйду из воды сухим.

И, может статься, не успею
К вершине той, куда иду.
В пути внезапно заболею
Иль камнем в пропасть упаду.
И не узнаю никогда я,
Туда ли шёл по крутизне?
И мысль меня томит такая:
Зачем ж иву я на земле?