Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Клинок уральский – восхищенье глаз:
В лазурном поле мчится конь крылатый;
Почтен неоценимою оплатой
Строй красоты, не знающей прикрас.

Таков же, мастер, твой волшебный сказ, –
Связуя вязью тонкой и богатой
Торжественно тревожный век двадцатый
И быль веков, – обворожая нас.

Да будет это творческое слово,
Грядущему являя мир былого,
Оружьем столь же мощным на века, –

Как эта сталь и как душа народа,
Как с ней одноименная свобода –
Крылатый конь уральского клинка.

Пленен я старою Москвою,
Но всё ж, от вас не утаю,
Ее сочувственней пою
Души тончайшею струною
Как современницу свою –

Не ту, что жадно на Арбате,
Предавшись сытой суете,
Не мыслит ныне о расплате
За Русь, что страждет на кресте.

Но крест несущую достойно
В душе послушной до конца,
Встречая всё, что так нестройно,
Улыбкой светлого лица;

Но созидавшую – давно ли? –
Красу, достойную Москвы,
Чей образ и в страстной юдоли,
И в творческой грядущей доле
С былым согласный стройно – вы.

Какая боль – и свет какой!
И перед этим женским светом
К чему в томленьи недопетом
Вся песнь твоя – с твоей тоской?

К тому, что втайне не она ли,
Дыша эфирностью высот,
Нежданно к строю вознесет
Свои нестройные печали.

Так лучше затаи в тиши
Свои молитвы и хваленья,
Коль служит им для утоленья
Святая боль иной души!

Но, может быть, хоть на мгновенье
Мой отраженный слабый звук
Ей принесет меж долгих мук
Отрадное самозабвенье.

Не нужно мне уютного тепла,
И камелька, и мирных тесных стен.
Вся жизнь вокруг мне вовсе не мила:
Ее тоска смятеньем замела,
Ее обвил людской и пленный тлен.

Меня зовет дорожная клюка,
И легкая котомка древних лет,
И доля, что от века нам легка,
И ветер, веющий издалека
Туда далеко, где пределов нет;

Где непохоже завтра и вчера,
Но и слились, как русла вешних рек,
Где жизни ширь бездумна и мудра,
Что детская молитва иль игра,
И как безгрешен грешный человек.

Сладко песней мне делиться,
Где – пускай едва слышна –
К сердцу, что весною птица,
Так доходчива она.

Но еще милей и слаже,
Если слушает ее
Сердце – сердце, где она же
Восприяла бытие.

И понять ли, что такое
Улыбнулось тайно мне,
В этом трепетном покое,
В этой чуткой тишине, —

В этом строе, в этом свете,
Где страдальною слезой
Одинокою – в поэте
Осиян напев земной?

Я шел холодный и пустой,
Я нес постылый груз –
Я мог пленяться красотой
Преодоленной и простой
В неволе тленных уз.

И в мире новом я иду,
По-прежнему согбен,
И помню должную страду,
Но словно в радужном саду
Познал я новый плен.

И стала ноша легче мне,
Но песней грудь полна –
И залила меня вполне
Навстречу радужной волне
Певучая волна.

Малым младенцем я плакал от боли.
После я в жизнь перенес
И сохранил по душе и по воле
И возрастил на лелеянном поле
Дар благодатнейший слез.

Собрал сосуд, расплескаться готовый;
Но, упадая без сил,
Хоть бы блуждал я и темной дубровой,
Скупо делился со скорбью суровой,
Щедро – любви расточил.

Ныне под редкой осеннею сенью
Вновь до краев налитой
Слезный мой дар я несу умиленью,
Весь предаваясь немому хваленью
Перед живой красотой.

Я не знаю, я немею…
Или я назвать не смею
Этой тонкой, радужной волны?
Это – крылья? Это – сны?

Но не смея, но не зная,
Вижу я: вся жизнь – иная
И цветет широко предо мной…
Звездной россыпью? Весной?

Это небо, эту землю
Осязаю, чую, внемлю,
Словно сердца трепеты в груди…
Затаись? Поникни? Жди?

Не таюсь я и не жду я:
Вот нахлынули, ликуя,
Звуки на меня со всех сторон!
Весть? Молитва? Песня? Стон?

И тени уносятся, тая
Пред ликом светлым твоим;
Поет тишина святая,
А я вдали томим.

Томим одиночеством думы
О тесной, скудной земле, –
И слышу немые шумы,
Рожденные во зле.

Бессонной пустынной тоскою
Изныла душная грудь;
Не жаждет она покою,
Но – мук живых вздохнуть.

И с ними, и с ними в разлуке
Мои бессонные сны…
А смутные эти звуки
Тебе уж отданы.

Ты ли, странница, ты ли, паломница,
Не тоскуешь по тихой судьбе,
Что так вольно, так молодо помнится
В этой келье уютной тебе?

Тихий свет разольется по горнице,
Где лежишь на страдальном одре, –
И бывалая воля затворнице
Снится в душной и тесной поре.

За стеною людская сумятица
День и ночь неусыпно слышна:
Всё кругом, одержимая, катится
И бормочет… А здесь тишина.

И к иной тишине сердце тянется,
Вьется светлый и радостный путь,
И идет неистомная странница
Всей широкою ширью вздохнуть.

Мои летучие напевы
Легко приемлет тишина;
Цветочной пыли тоньше севы
Полуденного полусна.

И молчаливые тревоги
Восходят на живом пути,
Заворожительны и строги –
Воздушным цветом процвести.

И хоры стройные поплыли,
Благоуханье стало звук,
И светлым дымом вьются были
Целенью приобщенных рук.

И затаил свои рыданья
И злую жизнь постигнул день,
Как легкого недомоганья
Отдохновительную тень.

Когда в ночи, покинув блажь людскую,
Я прихожу в постылый угол мой,
Я здесь один с бессонницей тоскую,
Заворожен полуночной зимой.

Мне холодно, мне пусто, мне уныло
И горько мне за наше бытие,
Где сердце всё как будто не застыло
Усталое и глупое мое.

Но странный миг: опять его биенья
Ответствуют падению стиха,
И во хмелю чужого упоенья
Вся жизнь его улыбчиво-тиха.

Грудь поднята упругою волною,
Из глаз бегут горящие струи,
И восстают сквозь слезы предо мною
Над зимнею бессонницей ночною
И светятся над ней черты твои.

Я научаюсь любить
Одиночества злые минуты:
Рвутся, как сладкая нить,
Все мирские ненужные путы;

В сердце же вдруг напряглись,
Словно стройные струны созвучий,
Вдаль протянулись и ввысь
К отдаленному – связью певучей.

Ты не один, не один
И для радости брошен безлюдью:
Сколько душевных глубин
Ты коснешься горячею грудью!

К боли ль польются твои
До услады страдальные звуки, –
Скажут отзвучий рои:
В одиночестве нету разлуки!