Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Волна о берег плещет – как в Неве,
Решетка над водой – как в Ленинграде, –
Задумчивы в печальном торжестве
И в сумрачной, но радостной отраде.

Дух боевой, упорный, как волна,
В твоих бойцах, о, город мой любимый,
Отлит в огне прочнее чугуна
И волей закален неодолимой.

С тобой я верной памятью всегда
Сердечною – мгновенной, многострунной…
Миг — ясная широкая вода,
Ограды над водой узор чугунный.

Я слышал, что над грудами развалин
Он уцелел – собор, венчавший город,
С своими маковками золотыми –
Ковчежец драгоценный, вознесенный
На холм крутой, широко опоясан
Наружной круглой лестницею белой –
Так памятен он взору моему.
Быть может, и дрожал, и колебался
Под варварскими выстрелами он –
Такими, что подобных не знавал
Во все века протекшей старины
И давней, и недавней, но, как прежде,
И тут, неуязвленный, устоял.

А сколько здесь, в его же кругозоре,
Великих памяток – не уцелевших,
Не сбереженных строгою судьбой
И дикою ордой?!. Ужель погиб
И памятник двенадцатого года –
Там, около Лопатинского сада,
Издалека подобный обелиску,
На площади обширной, где войска
Молитвенно и стройно поминали
Шестое августа – день роковой?
А за проломом городской стены,
Пробитым в ту же тяжкую годину
Наполеоновскими ядрами –
Чугунный скромный малый памятник
На месте, где не сдавшийся французам
Расстрелян подполковник Энгельгардт?

А там, среди аллей в квадратном парке,
Что назывался странным словом Блонье,
Воздвигнутый в дни детства моего
С решеткою из нотных стройных строчек,
Изящный памятник России – Глинке?

И тут, совсем невдалеке – музей,
Мне памятный, вмещавшийся при мне
В одной скромнейшей комнате.
Его Собрал своими старыми руками
Семен Петрович Писарев, учитель
Словесности российской и историк –
Один из первых – города Смоленска.
(Я помню, проходили там часы
Живые обязательных уроков
В рассказах, в поясненьях благодушных
И древней, и недавней старины…)
О, сколько памятей и слез невольных,
Хоть не пролитых, но в груди кипящих,
О, сколько горечи и озлобленья
И в нем же веры в правое возмездье –
Великое и всенародное,
Не только тут лишь, в этом сердце старом,
Не здесь, а там и там – во всех краях,
Во всех сердцах, истоптанных вслепую
Немецким грязным подлым сапогом!
Ее так много, злобы той священной
И веры правой, что не может быть,
Чтобы она не сдвинула горы
И та бы не рассыпалась песком.

Я не отшельник, тут обретший келью,
Но лишь обласкан тихим пепелищем
И волю возлелеял в сердце нищем –
Да будет мир над жесткою постелью.

И труд да снидет, супротивный зелью
Немецкому, да станет дом жилищем
Для тех одних, с кем правду жизни ищем,
Кто к общему паломник новоселью.

Нет малых дел. И скромною куделью
Прядется пряжа на замену старой;
А нить порвавший взыскан крепкой карой

Самоуничтоженья перед целью
Великой, как не высказавший словом
Заветного – не в боли, в мире новом.

Осеннее прощальное тепло
С бело-лазурной чистой высоты
На старческие тусклые черты
Широкой светлой полосой легло.

Оконное огромное стекло
Дарящих мощных сил, что излиты
В последний раз, не умеряло. Ты
Доверчиво лелеял в них чело.

И не смыкались веки бледных глаз;
Недвижный, ты лишь одного хотел:
Закатный день, пребудь же чист и цел.

И долго-долго этот мирный час,
Слепительный, вокруг тебя не гас,
И мир был – твой всей болью смертных дел.

Плотина прорвалась – и пруд ушел.
Остался ручеек, – полоской тонкой
Сочится скромно и струей незвонкой
Чуть орошает углубленный дол.

Так вдалеке от грозных бед и зол
Остался я, но не иду сторонкой, –
Нет, не стесненный ветхих лет заслонкой,
Свой ясный путь и я в свой час обрел.

Тут, поравнявшись с каменною кручей,
Хоть косной, но упорной и живучей,
Я прядаю, вконец остервенев, —

В себе взрастив взрывающий заслоны,
Объемлющий собратьев миллионы
Единый, цельный всенародный гнев.

Немало там поэтов-братьев бьется;
Из ткани слов, что трепетно жива,
Взрастают подвиги, а не слова, –
Как словом, так штыком теперь бороться.

Родного дома скрипнули воротца,
К родимой груди никнет голова,
И мирный день святого торжества
Вернувшегося встретят мореходца;

Так ты, поэт, с дорожною сумой
Из дыма и огня придешь домой –
Из страшного и сказочного края;

И станет словом бывшее огнем;
В него мы будем вслушиваться; в нем
Пыл боевой пребудет весь, играя.

Пусть мы мечтатели и бредим на досуге;
Но разве можно жить живому без мечты?
Пусть подрываются под нашу жизнь кроты,
Мечту мы пронесем сквозь темень, сквозь недуги.

Во дни страдальные нежнее нет услуги,
А мыслью крепкою и грезе отлиты
В миры грядущего железные мосты,
И так не брезгуйте строками бредней, други.

Там жизнь душевная становится стройна,
Где музыка звучит в неуследимом строе;
И блещет в мировом величии война,

Когда симфония мечтает о герое,
Когда о подвигах, каких в преданьях нет,
«Так должно! Будет так!» – вам говорит поэт.

Клинок уральский – восхищенье глаз:
В лазурном поле мчится конь крылатый;
Почтен неоценимою оплатой
Строй красоты, не знающей прикрас.

Таков же, мастер, твой волшебный сказ, –
Связуя вязью тонкой и богатой
Торжественно тревожный век двадцатый
И быль веков, – обворожая нас.

Да будет это творческое слово,
Грядущему являя мир былого,
Оружьем столь же мощным на века, –

Как эта сталь и как душа народа,
Как с ней одноименная свобода –
Крылатый конь уральского клинка.

Пленен я старою Москвою,
Но всё ж, от вас не утаю,
Ее сочувственней пою
Души тончайшею струною
Как современницу свою –

Не ту, что жадно на Арбате,
Предавшись сытой суете,
Не мыслит ныне о расплате
За Русь, что страждет на кресте.

Но крест несущую достойно
В душе послушной до конца,
Встречая всё, что так нестройно,
Улыбкой светлого лица;

Но созидавшую – давно ли? –
Красу, достойную Москвы,
Чей образ и в страстной юдоли,
И в творческой грядущей доле
С былым согласный стройно – вы.

Какая боль – и свет какой!
И перед этим женским светом
К чему в томленьи недопетом
Вся песнь твоя – с твоей тоской?

К тому, что втайне не она ли,
Дыша эфирностью высот,
Нежданно к строю вознесет
Свои нестройные печали.

Так лучше затаи в тиши
Свои молитвы и хваленья,
Коль служит им для утоленья
Святая боль иной души!

Но, может быть, хоть на мгновенье
Мой отраженный слабый звук
Ей принесет меж долгих мук
Отрадное самозабвенье.