Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Как Бытие мне сердца твоего
Сочувственно! И как простосердечно
Твоя Камена сберегла его –
Умна, остра, задумчива, беспечна!
И сумерками жизни ты, конечно,
Живую дружбу с нею сохранил:
Житейское глядится вековечно
В прозрачный ключ стихийных светлых сил.

В старину трудам Эрота
Пригожалася соха,
Как взяла его забота –
Неуступчива, лиха.

Хвать он кнут, краюху хлеба
Да волов в соху запрег;
Шапку снял, взглянул на небо,
Принагнулся, приналег –

Да и ну пахать да сеять;
Поневоле тут Зевес
Урожай ему затеять
Пожелал с своих небес.

Он боялся не на шутку –
Не забыл о старине –
Рассердить опять малютку
И пылать в его огне.

Как придет к тебе забота,
Начинай и ты пахать, –
Да зови помочь Эрота:
Мальчик ловок помогать.

Вместе будете стараться,
Отдыхать – и то вдвоем:
Не тебе ведь опасаться
Запылать его огнем.

Киприда нежная в рачительной заботе
О сыне маленьком, о баловне Эроте,
За ручку мальчика к Биону привела
И славному певцу в науку отдала.
Но очи зоркие недаром опустила:
Ей ведома была младенческая сила
Ученика и власть – учителя.
Призыв Великой мудрости божественной – всё жив:
Богиня вечная всё внемлет, благосклонна,
Над нежной лирою влюбленного Биона,
Как вторит страстному, как дух его проник
Бессмертным пламенем учитель-ученик.

Если, художник, в творенье свое всю душу вдохнул ты,
Будет награда тебе: жизнью задышит оно.
Только запомни: живое на воле живет – и по воле
Вольной своей, не твоей, что пожелает – творит.

Сидя на ветке, в черемухе вешней, ты очи зажмурил
И залился, соловей, песней любви – без конца.
Ты торжествуешь – и внемлешь, и свищешь, не числя, не мысля:
Слезы над песней твоей точит живая душа.

Тяжелой знойною ль порой,
В тиши ли жуткой полуночи
Сиди на ветке – и закрой
Ты истомившиеся очи.

Не видит взор, не внемлет слух,
И странно замирает тело;
Но всё, чем жив и волен дух,
В едином звуке излетело;

Вспылала фениксом в груди
И вырвалась душа, как птица!
Нет, грез уснувших не буди:
Под ними хаос шевелится.

Второго августа заветный срок
Не всколыхнул в душе моей ни звука.
Туманом тусклым разлитая мука
И скудных слов чужда, и мерных строк.

Пусть мир тебе и ярок, и широк!
Так осень, вдохновительница внука,
Для деда – злая тягота и скука,
Покуда не угомонится рок.

Благая ль воля будет надо мною?
Всевидящая ночь придет родною –
Осенняя хранительница муз.

Тогда с тобой я запою беспечно,
Скажу: «Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует» – вечно.

Чем усладить печальный наш досуг?
Преданьями отеческого крова:
Ведь осеняла нас одна дуброва
Пред очагом науки, милый друг.

Там волшебство магического слова
Всемирного цвело, как рай, вокруг
И душу всю овеивало вдруг
Цветением бессмертного былого.

Недаром и теперь, в годину бед
Истосковавшееся сердце наше
Найдет ли пристань, старой книги краше?

Да сладостней ведь ничего и нет,
Как пить столетние живые строки –
Одной извечной красоты уроки.

На милой бледной желтизне
Страниц старинного романа
Сухая роза дышит мне
Весной, как ты благоуханна.

И в мирном Смольном цветнике,
И в простодушной сени сельской
Тебя рисует Погорельский –
В усладу нашей злой тоске.

Самовар, тихо песню тяни
И спевайся с родною ночною,
Так любезною мне тишиною,
Что живет и поет надо мною,
За ночами лелеет и дни, —
Самовар, песню тихо тяни.

Замолчал? И один я опять
Во вращенье ночном беспредельном
О недужном, унылом, скудельном,
Нищем духе, – но вечном, но цельном
Силюсь песню живую поднять:
Замолчал ты, – один я опять.

Не завиден мне, другу, твой дар;
Но к нему ли душа безучастна?
Если ночь над душой полновластна,
Если песня плывет, тихогласна, –
С ней и дух, с ней и мир, тих и стар,
Как и я, как и ты, самовар.

Ярой менадой Зарница скиталась над тусклой Землею.
Вихрь, увидев ее, трепетный, к ней полетел.
Плод, понесенный менадой, прекрасная дочь, – молчалива,
Пасмурна, в тайной тени медленных туч возросла;
Странницей хмурой, зловещей, подобная матери злобной,
Дева являлась порой между богинь и богов.
К людям спустилась с таинственным громом грозы зачинавшей,
С веяньем тихим. У них Ревность зовется она.

На робкие мои моленья
Склонясь, богиня песнопенья
Покоит, милая, меня –
И голубей ли воркованье
В моем лирическом взыванье
Иль старой скуки воркотня –

Порой резва, порою сонна,
Равно богиня благосклонна.
Но и уклончива равно:
Меж трезвых дум и пылких бредней
И мне за ней дорогой средней
Идти послушно суждено.

Какой нежданною тоской —
И обольстительно и жутко —
Мой хмурый прогнала покой
Твоя загадочная шутка!

Но для чего настроил я
Свою чувствительную лиру,
Когда в элегии — сатиру
Узнала явно мысль моя?

Иль так обманываться сладко
Бывалой нежною тоской —
И эта милая догадка
Водила милою рукой?

Три месяца под вашею звездою
Между волнами правлю я ладью
И, глядя на небо, один пою
И песней душу томную покою.

Лелеемый утехою такою,
Весь предаюсь живому забытью, —
Быть может, хоть подобный соловью
Не вешнею — осеннею тоскою.

А то верней — по Гейне — как дитя,
Пою, чтоб страшно не было потемок
И голосок дрожащий мой не громок;

И тешит сердце звездочка, светя
Над лодочкою, как над колыбелью,
И улыбаясь тихому веселью.

Мерно плывут годовщины,
Плещутся в бездне времен –
Стоны бездольной кручины,
Грезы лазоревой сон.

С мерным и медленным плеском,
С грохотом, быстры и злы,
Радужным светятся блеском,
Тучами тмятся валы.

В светлом эфирном пределе
Тихой лазурной страны
Как фимиам возлетели
Все несказанные сны, –

Веки веков источая
Благоуханнейший мед,
Нежно, как тайна – святая,
Вечная роза цветет.