Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений

Уйди в себя, ты, раб! Не вопрошай,
Откуда и куда ведут скитанья.
Чужим себе и ближним пребывай,
Будь тем, что есть: числом без содержанья.

Шутя, из тьмы вот некто в светлый край
Позвал тебя – на высоты сознанья:
«Ну, пес, живи и душу отравляй
Напитком жгучим тщетного желанья».

И некто… Кто? Бог? Сатана? Чудак? –
Кто от цепей твои распутал крылья,
Опять тебя с дороги без усилья

Столкнет в пустые пропасти забвенья,
И в мертвом пепле прежнего горенья
Вновь прах ты, человек – ты, пес – бедняк…

Зачем вся ложь и звон пустых речей?
К чему котурны? Пусть без масок лица!
Ты – человек, и немощи твоей
Чуть тлеет правдой в сердце огневица.

Нет мысли, чтоб поднять тебя с путей,
Где вдаль, слепа, звезда твоя катится.
Глядишь – и видишь бездны пропастей –
И падаешь, застреленная птица.

Виждь правду! Где глубокими тенями
Беда и горе заплелись венками,
Зачем себе роль Бога ты берешь?

Раб, выскажись душе своей в доверье.
Титанское убей высокомерье.
Ты только человек. А дальше ложь.

Мне Сатана явился в час унылый.
Пошли глухою ночью – гость и я.
И стали над заброшенной могилой,
Где молодость погребена моя.

В душе погибшей горе встало с силой:
«Ей в сердце яд влила рука твоя,
С ее кудрей сорвал венок ты милый,
Лишил поруганную бытия!»

Сквозь темноту он мне блеснул очами:
«Ты бредил сам, венчал ее цветами,
Жизнь мерил сказкой, солнцем видел мрак».

«Что ж вера в солнце всё владела нами?»
Захохотав, он зашумел крылами:
«Ты верил? Ты надеялся? Дурак!»

За тенью тень брели мы тусклым днем
Измученными, тяжкими шагами.
Над нами – осень с черным вороньем,
Угроза жалких, тощих туч – за нами.

Привал. Равнина. Бродит взгляд кругом.
Крест ко кресту. Их тысячи, рядами.
Засеян ими свет. Крест за крестом.
Они безмолвны над богатырями.

Сел на могилу. Надпись разбираю:
«Я богатырь, я пленник, пепел, прах.
Сплю. Спит моя надежда. Спит мой страх».

Кресты неисчислимые считаю.
В гряду земли зарылися персты.
Ах, чтоб уж спало, сердце, так и ты!..

Златокрылая чуть заря дохнула
В тихие сады беззаботной дремой, –
Солнечные дни от очей сокрыты
Вечною смертью.

Я пошла меж бледных теней к полянам,
Где ни солнца нет, ни завесы звездной,
Где в тумане снов лишь одна безмолвна
Ночь кипарисов.

Я плету фиалки в венки печали
И венчаю память услад святую
Тех, что здесь со мной между тихих теней, –
Сны молодые.

Ах, летят ли голуби по-над домом?
Ищут ли зерна в бороздах пичужки?
Розы над гробами как сон душисты ль
Цветом весенним?

Ах, звенит ли смех на дворе девичий,
Лишь взлетает мяч в высоте прозрачной?
И в напев сливаются ль сновиденья
В сумраке звездном?

Ах, внизу, синея, смеется ль море, –
Выше – шум серебряных рощ оливных, –
Шлет ли парус им свой привет прощальный
От горизонта?

Ах, любовью бьется ль людское сердце,
Путь житейский свой просветляя целью,
Озаряя в радости снами счастья
Всё, чем томится?

Где ты, бывший мне неизменным счастьем,
Муж мой ненаглядный, мой сон единый?
Всё со мною память твоя – живою
Трепетной тенью.

Миртовый венок мой хранишь ли, милый,
И горит ли в сердце твоем былое,
Ясно и спокойно, как в тихой роще
Светлый источник?

Где, моих вы радостных дней подруги?
Дети ли смеются на лоне вашем,
Слушают ли жадно, притихнув, ваши
Сказки и шутки?

Где рабыни милые? Светловласым,
Нет, кудрей моих не венчать им больше
Золотых, меня не облечь, как прежде,
Пурпуром светлым.

Я плету фиалки в венки печали,
Глее друзья мои – кипарисы дремлют,
Где навеки землю закрыли тени,
Смерти завесы.

В чаше жизни мне золотой кипели
Солнечные дни и сияли тихо,
Но от жадных уст оторвали чашу
Вечные боги.

Он жил во дни и Вундта, и Бергсона,
И Ибсена, и сладостных стихов,
Открытья радия и электрона,
Борьбы и крови, лживых дел и слов.

Зазывнее вечерового звона
Манили грезы в край надзвездных снов,
Познания терновая корона
Венчала труд и пыл его шагов.

Любви вкусил и красоту изведал,
Себя и горечи, и мысли предал,
Смотрел в ту бездну, где обманов нет –

Надежд почивших пламенный поэт,
Вихревращенья сын и раздвоенья
На склоне племени и поколенья.

Не сравню с космической маской
Лиры сладкозвучнейшей Капниста.
Мне она звенит сердечной лаской
Благозвучно, мягко, ясно, чисто.
Нужно ль растекаться ей речисто?
Песнь его подобье в день весенний
(Не боюсь я рифм или сравнений)
Соловьиного живого свиста.

Когда поет старик-Державин
Или старик Анакреон,
Один другому верно равен
И ни один не превзойден.
Звучит чистейшим звуком звон,
Напевы сладостны и юны;
Один настроил Аполлон
Их гармонические струны.

Счастливый Вяземский! В дороге
Он дома был душой своей
И обретал покой тревоге
Оседлых, но рабочих дней.
А дома был еще родней
Он жизни близкой или дальной –
В певучей грезе ли о ней,
В заметке острой ли журнальной.

Когда поэт живой и резвый
Задумается, загрустит
И под действительностью трезвой
Иную, тайную узрит, –
Он вдруг о ней заговорит
Одушевленно и богато,
Узнав средь чуждых аонид
Богиню вещего собрата.

Как Бытие мне сердца твоего
Сочувственно! И как простосердечно
Твоя Камена сберегла его –
Умна, остра, задумчива, беспечна!
И сумерками жизни ты, конечно,
Живую дружбу с нею сохранил:
Житейское глядится вековечно
В прозрачный ключ стихийных светлых сил.

В старину трудам Эрота
Пригожалася соха,
Как взяла его забота –
Неуступчива, лиха.

Хвать он кнут, краюху хлеба
Да волов в соху запрег;
Шапку снял, взглянул на небо,
Принагнулся, приналег –

Да и ну пахать да сеять;
Поневоле тут Зевес
Урожай ему затеять
Пожелал с своих небес.

Он боялся не на шутку –
Не забыл о старине –
Рассердить опять малютку
И пылать в его огне.

Как придет к тебе забота,
Начинай и ты пахать, –
Да зови помочь Эрота:
Мальчик ловок помогать.

Вместе будете стараться,
Отдыхать – и то вдвоем:
Не тебе ведь опасаться
Запылать его огнем.