Владимир Маяковский - Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926

Бывало,
    начни о вопросе еврейском
тебе
  собеседник
        ответит резко:
— Еврей?
     На Ильинке!
Все в одной ли́нийке!
Еврей — караты,
еврей — валюта…
Люто богаты
и жадны люто.
А тут
   им
дают Крым!
А Крым известен:
не карта, а козырь;
на лучшем месте —
дворцы и розы. —
Так врут
    рабочим врагов голоса,
но ты, рабочий,
       но ты —
ты должен честно взглянуть в глаза
еврейской нищеты.
И до сегодня
      над Западным краем
слышатся отзвуки
        стонов и рёва.
Это, «жидов»
      за бунты карая,
тешилась
    пуля и плеть царёва.
Как будто бы
      у крови стока
стоишь
    у столбцов статистических выкладок.
И липнет
     пух
       из перин Белостока
к лежащим глазам,
         которые выколоты.
Уставив зрачок
       и желт и огромен,
глядело солнце,
       едва не заплакав.
Как там —
     война
        проходила в погроме:
и немец,
    и русский,
         и шайки поляков.
Потом демократы
        во весь свой мах
громили денно и нощно.
То шел Петлюра
        в батарейных грома̀х,
то плетью свистела махновщина.
Еще и подвал
      от слезы не высох, —
они выползали,
       оставив нору́.
И было
    в ихних Мюр-Мерилизах
гнилых сельдей
       на неполный рубль.
И снова
    смрад местечковых ям
да крови несмытой красная медь.
И голод
    в ухо орал:
         — Земля!
Земля и труд
      или смерть! —
Ни моря нет,
      ни куста,
          ни селеньица,
худшее из худших мест на Руси —
место,
   куда пришли поселенцы,
палаткой взвив
       паруса парусин.
Эту пустыню
      в усердии рьяном
какая жрала саранча?!
Солончаки сменялись бурьяном,
и снова
    шел солончак.
Кто смерит
     каторгу их труда?!
Геройство — каждый дым,
и каждый кирпич,
        и любая труба,
и всякая капля воды.
А нынче
    течет ручьева́я лазурь;
и пота рабочего
       крупный град
сегодня
    уже
      перелился в лозу́,
и сочной гроздью
        повис виноград.
Люди работы
       выглядят ровно:
взгляни
    на еврея,
        землей полированного.
Здесь
   делом растут
         коммуны слова:
узнай —
    хоть раз из семи,
который
    из этих двух —
           из славян,
который из них —
        семит.
Не нам
    со зверьими сплетнями знаться.
И сердце
    и тощий бумажник свой
откроем
    во имя
       жизни без наций —
грядущей жизни
       без нищих
            и войн!

Двое.
   В петлицах краснеют флажки.
К дверям учрежденья направляют
               шажки…
Душой — херувим,
         ангел с лица,
дверь
   перед ними
        открыл швейцар.
Не сняв улыбки с прелестного ротика,
ботики снял
      и пылинки с ботиков.
Дескать:
    — Любой идет пускай:
ни имя не спросим,
         ни пропуска! —
И рот не успели открыть,
           а справа
принес секретарь
        полдюжины справок.
И рта закрыть не успели,
           а слева
несет резолюцию
        какая-то дева…
Очередь?
     Где?
       Какая очередь?
Очередь —
      воробьиного носа короче.
Ни чином своим не гордясь,
             ни окладом —
принял
    обоих
       зав
        без доклада…
Идут обратно —
        весь аппарат,
как брат
    любимому брату, рад…
И даже
    котенок,
        сидящий на папке,
с приветом
      поднял
         передние лапки.
Идут, улыбаясь,
       хвалить не ленятся:
— Рай земной,
       а не учрежденьице! —
Ушли.
   У зава
      восторг на физии:
— Ура!
      Пронесло.
        Не будет ревизии!.. —

Назавтра,
     дома оставив флажки,
двое
   опять направляют шажки.
Швейцар
     сквозь щель
          горделиво лается:
— Ишь, шпана.
       А тоже — шляется!.. —
С черного хода
       дверь узка.
Орет какой-то:
       — Предъявь пропуска! —
А очередь!
     Мерь километром.
             Куда!
Раз шесть
     окружила дом,
           как удав.
Секретарь,
     величественней Сухаревой башни,
вдали
   телефонит знакомой барышне…
Вчерашняя дева
        в ответ на вопрос
сидит
   и пудрит
       веснушчатый нос…
У завовской двери
         драконом-гадом
некто шипит:
       — Нельзя без доклада! —
Двое сидят,
      ковыряют в носу…
И только
     уже в четвертом часу
закрыли дверь
       и орут из-за дверок:
— Приходите
       после дождика в четверг! —
У кошки —
      и то тигрячий вид:
когти
   вцарапать в глаза норовит…
В раздумье
     оба
       обратно катятся:
— За день всего —
         и так обюрократиться?! —
А в щель
     гардероб
         вдогонку брошен:
на двух человек
       полторы галоши.

Нету места сомнениям шатким.
Чтоб не пасся
      бюрократ
           коровой на лужку,
надо
  или бюрократам
          дать по шапке,
или
  каждому гражданину
            дать по флажку!