Владимир Маяковский - Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926

Знаете ли вы
      украинскую ночь?
Нет,
  вы не знаете украинской ночи!
Здесь
   небо
     от дыма
         становится черно́,
и герб
   звездой пятиконечной вточен.
Где горилкой,
         удалью
          и кровью
Запорожская
      бурлила Сечь,
проводов уздой
       смирив Днепровье,
Днепр
    заставят
       на турбины течь.
И Днипро́
     по проволокам-усам
электричеством
       течет по корпусам.
Небось, рафинада
и Гоголю надо!

Мы знаем,
     курит ли,
         пьет ли Чаплин;
мы знаем
     Италии безрукие руины;
мы знаем,
     как Ду́гласа
          галстух краплен…
А что мы знаем
       о лице Украины?
Знаний груз
      у русского
          тощ —
тем, кто рядом,
       почета мало.
Знают вот
     украинский борщ,
знают вот
     украинское сало.
И с культуры
      поснимали пенку:
кроме
   двух
     прославленных Тарасов —
Бульбы
    и известного Шевченка, —
ничего не выжмешь,
         сколько ни старайся.
А если прижмут —
         зардеется розой
и выдвинет
      аргумент новый:
возьмет и расскажет
         пару курьезов —
анекдотов
     украинской мовы.
Говорю себе:
      товарищ москаль,
на Украину
      шуток не скаль.
Разучите
    эту мову
        на знаменах —
             лексиконах алых, —
эта мова
    величава и проста:
«Чуешь, сурмы заграли,
час расплаты настав…»
Разве может быть
        затрепанней
             да тише
слова
   поистасканного
          «Слышишь»?!
Я
    немало слов придумал вам,
взвешивая их,
       одно хочу лишь, —
чтобы стали
      всех
        моих
           стихов слова
полновесными,
       как слово «чуешь».

Трудно
    людей
       в одно истолочь,
собой
   кичись не очень.
Знаем ли мы украинскую ночь?
Нет,
  мы не знаем украинской ночи.

Если
   стих
     сердечный раж,
если
  в сердце
       задор смолк,
голосами его будоражь
комсомольцев
       и комсомолок.
Дней шоферы
       и кучера
гонят
   пулей
      время свое,
а как будто
     лишь вчера
были
   бури
     этих боев.
В шинелях,
     в поддевках идут…
Весть:
   «Победа!»
       За Смольный порог.
Там Ильич и речь,
        а тут
пулеметный говорок.
Мир
  другими людьми оброс;
пионеры
    лет десяти
задают про Октябрь вопрос,
как про дело
      глубоких седин.
Вырастает
     времени мол,
день — волна,
       не в силах противиться;
в смоль-усы
      оброс комсомол,
из юнцов
     перерос в партийцев.
И партийцы
      в годах борьбы
против всех
      буржуазных лис
натрудили
     себе
       горбы,
многий
    стал
      и взросл
          и лыс.
А у стен,
    с Кремля под уклон,
спят вожди
     от трудов,
          от ран.
Лишь колышет
       камни
          поклон
ото ста
    подневольных стран.
На стене
    пропылен
         и нем
календарь, как календарь,
но в сегодняшнем
         красном дне
воскресает
     годов легендарь.
Будет знамя,
      а не хоругвь,
будут
   пули свистеть над ним,
и «Вставай, проклятьем…»
            в хору
будет бой
       и марш,
        а не гимн.
Век промчится
       в седой бороде,
но и десять
      пройдет хотя б,
мы
     не можем
      не молодеть,
выходя
    на праздник — Октябрь.
Чтоб не стих
      сердечный раж,
не дряхлел,
     не стыл
         и не смолк,
голосами
    его
      будоражь
комсомольцев
       и комсомолок.

Мне б хотелось
       про Октябрь сказать,
               не в колокол названивая,
не словами,
      украшающими
            тепленький уют, —
дать бы
    революции
         такие же названия,
как любимым
       в первый день дают!
Но разве
     уместно
         слово такое?
Но разве
    настали
        дни для покоя?
Кто галоши приобрел,
          кто зонтик;
радуется обыватель:
         «Небо голубо̀…»
Нет,
  в такую ерунду
         не расказёньте
боевую
    революцию — любовь.

В сотне улиц
      сегодня
          на вас,
             на меня
упадут огнем знамена̀.
Будут глотки греметь,
          за кордоны катя
огневые слова про Октябрь.

Белой гвардии
       для меня
           белей
имя мертвое: юбилей.
Юбилей — это пепел,
          песок и дым;
юбилей —
     это радость седым;
юбилей —
     это край
         кладбищенских ям;
это речи
    и фимиам;
остановка предсмертная,
           вздохи,
              елей —
вот что лезет
      из букв
         «ю-б-и-л-е-й».
А для нас
     юбилей —
          ремонт в пути,
постоял —
      и дальше гуди.
Остановка для вас,
         для вас
            юбилей —
а для нас
     подсчет рублей.
Сбереженный рубль —
             сбереженный заряд,
поражающий вражеский ряд.
Остановка для вас,
         для вас
            юбилей —
а для нас —
      это сплавы лей.
Разобьет
    врага
       электрический ход
лучше пушек
      и лучше пехот.
Юбилей!
А для нас —
      подсчет работ,
перемеренный литрами пот.
Знаем:
   в графиках
        довоенных норм
коммунизма одежда и корм.
Не горюй, товарищ,
         что бой измельчал:
— Глаз на мелочь! —
          приказ Ильича.
Надо
   в каждой пылинке
           будить уметь
большевистского пафоса медь.

Зорче глаз крестьянина и рабочего,
и минуту
     не будь рассеянней!
Будет:
   под ногами
        заколеблется почва
почище японских землетрясений.
Молчит
    перед боем,
         топки глуша,
Англия бастующих шахт.
Пусть
   китайский язык
          мудрен и велик. —
знает каждый и так,
         что Кантон
тот же бой ведет,
        что в Октябрь вели
наш
  рязанский
       Иван да Антон.
И в сердце Союза
        война.
           И даже
киты батарей
       и полки́.
Воры
   с дураками
        засели в блинда̀жи
растрат
    и волокит.
И каждая вывеска:
         — рабкооп —
коммунизма тяжелый окоп.
Война в отчетах,
        в газетных листах —
рассчитывай,
      режь и крои́.
Не наша ли кровь
        продолжает хлестать
из красных чернил РКИ?!
И как ни тушили огонь —
           нас трое!
Мы
  трое
     охапки в огонь кидаем:
растет революция
        в огнях Волховстроя,
в молчании Лондона,
          в пулях Китая.
Нам
  девятый Октябрь —
           не покой,
               не причал.
Сквозь десятки таких девяти
мозг живой,
      живая мысль Ильича,
нас
  к последней победе веди!