Роберт Фрост - Неизбранная дорога

Один самодовольный мальчуган
Двум обезьянкам как-то в зоопарке
Хвалился зажигательным стеклом.
Им сей предмет понятен был не больше,
Чем поясненья: это, дескать, линза
Для собиранья солнечных лучей.
А может, инструмент понятней в деле?
Мальчишка точкой солнечной прижег
Носы обеим. В их глазах застыло
Такое темное недоуменье,
Которого морганьем не сморгнешь.
Из рук не выпуская прутьев клетки,
Они встревоженно переглянулись.
Одна из обезьян коснулась носа,
Почти сообразив, что далека
На миллионы лет от пониманья.
А солнечная точка перешла
На обезьяний палец, чтобы опыт
Повторным подтвердить экспериментом.
Но в этот раз естествоиспытатель
Был слишком близок к своему объекту.
Вдруг - хвать! - и зажигательным стеклом
Теперь уже владеют обезьянки.
В глубь клетки убежав, они свои
Над лупой провели эксперименты,
Без должной, разумеется, методы:
Стекло кусали, пробуя на вкус,
Потом сломали ручку и оправу.
Когда же бесполезная возня
Прискучила, они зарыли лупу
В солому (вдруг опять придет охота
Немного поразвлечься) и вернулись
Назад спокойно, будто вопрошая:
Кто, собственно, берется утверждать,
Что важно понимать, а что неважно.
Пускай они не понимают лупы,
Пускай им даже солнце непонятно,
Важнее знать, зачем нужны предметы.

Я целый день по листьям бродил, от осени я устал,
Сколько узорной пестрой листвы за день я
истоптал!
Может, стараясь вбить в землю страх,
топал я слишком гордо,
И так безнаказанно наступал на листья ушедшего
года.

Все прошлое лето были они где-то там, надо мной,
И мимо меня им пришлось пролететь,
чтоб кончить свой путь земной.
Все лето невнятный шелест угроз я слышал над
головой,
Они полегли - и казалось, что в смерть
хотят меня взять с собой.

С чем-то дрожащим в душе моей,
говоря будто лист с листом,
Стучались мне в веки, трогали губы, -
и все о том же, о том...
Но зачем я должен с ними уйти?
Не хочу я и не могу:
Выше колени - еще хоть год удержаться бы
на снегу.

Нрав у людей такой:
Им на песке не лень,
К берегу сев спиной,
В море глядеть весь день.

Парусной лодки крыло
Там оживляет вид,
Порою воды стекло
Чайку на миг отразит.

Берег хорош собой
И многообразней стократ,
Но бьет о песок прибой,
И люди в море глядят.

Не видят они далеко,
Не видят они глубоко,
Но хоть и бессилен взгляд,
Они все равно глядят.

Гонец с недоброю вестью,
Добравшись до полпути,
Смекнул: опасное дело -
Недобрую весть везти.

И вот, подскакав к развилке,
Откуда одна из дорог
Вела к престолу владыки,
Другая - за горный отрог,

Он выбрал дорогу в горы,
Пересек цветущий Кашмир,
Проехал рощи магнолий
И прибыл в страну Памир.

И там, в глубокой долине,
Он девушку повстречал.
Она привела его в дом свой,
В приют у подножья скал.

И рассказала легенду:
Как некогда караван
Китайскую вез принцессу
По этим горам в Иран.

На свадьбу с персидским принцем
Свита ее везла,
Но оказалось в дороге,
Что девушка - тяжела.

Такая вышла заминка,
Что ни вперед, ни назад,
И хоть ребенок, конечно,
Божественно был зачат,

Они порешили остаться -
Да так и живут с тех пор -
В Долине мохнатых яков,
В краю Поднебесных гор.

А сын, рожденный принцессой,
Царя получил права:
Никто не смел прекословить
Наследнику божества.

Вот так поселились люди
На диких склонах крутых.
И наш злополучный вестник
Решил остаться у них.

Не зря он избрал это племя,
Чтобы к нему примкнуть:
И у него был повод
Не продолжать свой путь.

А что до недоброй вести,
Погибельной для царя, -
Пускай на пир Валтасару
Ее принесет заря!

Она - как в поле шелковый шатер,
Под ярким летним солнцем поутру,
Неудержимо рвущийся в простор
И вольно парусящий на ветру.
Но шест кедровый, острием своим
Сквозь купол устремленный к небесам,
Как ось души, стоит неколебим
Без помощи шнуров и кольев - сам.
Неощутимым напряженьем уз
Любви и долга к почве прикреплен,
Своей наилегчайшей из обуз
Почти совсем не замечает он;
И лишь когда натянется струна,
Осознает, что эта связь прочна.

Я вечером к лесу пришел.
Пел дрозд, и еще была
Опушка светла, но за ней
Уже воцарилась мгла.

В лесу стало так темно,
Что птице было пора
Устроиться на ночлег,
О песнях забыв до утра.

Однако закатный свет
Пред тем, как совсем угас,
Помедлил на миг, чтоб дрозд
Попеть мог в последний раз.

В вечерней песне его
Мне вдруг почудился зов,
Как будто к себе звала
Печальная мгла лесов.

Но я, дожидаясь звезд,
Решил, что, песней маня,
Не мне пел сегодня дрозд
И звал еще не меня.

Весь мир, казалось, вымер или спал;
Кричи иль не кричи - не добудиться.
Лишь из-за озера, с лесистых скал,
Взлетало эхо, как шальная птица.
Он требовал у ветра, у реки,
У валунов, столпившихся сурово,
Не отголоска собственной тоски,
А встречного участия живого.
Но тщетны были и мольба, и зов,
Когда внезапно там, на дальнем склоне,
Раздался торопливый треск кустов
И кто-то с ходу, словно от погони
Спасаясь, бросился с размаху вплавь -
И постепенно с плеском и сопеньем
Стал приближаться, оказавшись въявь
Не человеком, а большим оленем,
Что встал из озера, в ручьях воды,
Взошел на камни, мокрый и блестящий,
И, оставляя темные следы,
Вломился снова в лес - и скрылся в чаще.

Осенней позднею порой
Кружились листья надо мной,
И ветер в лютой круговерти
Пел о кончине летних дней,
А я в беспечности своей,
Припав к нему, подпел о смерти.
Когда бы знал я в годы те,
Как долго надо пробираться
Сквозь ветер по пути смертей,
Чтобы со своею повстречаться!
И кто б меня предупредил,
Что каждый, кто заговорил
Об этом - хочет ли, не хочет,
Смерть неизбежную пророчит
И всем, и, в том числе, себе...
Мы горя в юности не знаем,
Но если песни распеваем
О смерти - то не оставляем
Иного выбора судьбе.

Цветы сухих степей
Неприхотливы - им воды достанет,
Которая, сочась с горы, достанет
Едва до их ступней.
Что ж, так возможно выжить. Чтобы жить,
Не надо воду каплями цедить,
А следует омыть себя потоком,
Склонясь в поклоне низком и глубоком,
Чтоб распрямиться в полный рост потом.
Порою размышляю я о том,
Как разом вознести под свод небесный
Моря и океаны влаги пресной,
И опрокинуть прямо над цветком.
И пусть наислабейший лепесток
Случайно канет в гибельный поток -
Грустить об этой доле неуместно.

Не только корни пить хотят и рот -
Весь мир, все тело, атомы и поры.
Разверзтесь надо мною, хляби вод!

А прочее не стоит разговора.
Хмелящий ливень крепче, чем вино;
И таинство лучей дождю дано.
Лишь хлынет он, как я уже снаружи:
Там, где вода, и перезвон, и лужи.
Пусть сумерки - но это лучший час,
Поскольку ливень в это время начат
И, словно слезы, сыплется из глаз,
Которые давно уже не плачут.