Роберт Фрост - Неизбранная дорога

Унылый посвист в тишине
Весь день мешал работать мне,

И я, чтобы умолкнул он,
Спугнул пичугу от окон.

И устыдился: пусть убог
Был тот мотив и голосок,

Ни у кого, однако, нет
Прав налагать на них запрет.

Я ночью бродил под холодным дождем,
С досадою гладя на собственный дом,
Где свет, не погашенный в верхнем окне,
Никак не давал успокоиться мне.
Ведь свет этот значил, что там меня ждут
И он не потухнет, покуда я тут.
А я не вернусь, пока лампа горит.
Ну что ж, поглядим, кто кого победит,
Посмотрим, идти на попятный кому...
Весь мир погрузился в кромешную тьму,
И ветер был тяжек, как пласт земляной,
И дождь холоднее крупы ледяной.
Но странно: под стрехами крыши моей,
Что летом служила для птичьих семей
Приютом и школою летных наук,
Еще оставалось немало пичуг,
И я, зацепив за приземистый скат,
Спугнул их невольно и сам был не рад.
А птицы взлетали одна за другой
Во тьму, и меня обожгло их бедой.
Обида моя хоть была тяжела,
Да птичья беда тяжелее была:
Ведь им на ночлег не вернуться сюда,
Во мгле не найти обжитого гнезда,
Сухого дупла иль мышиной норы,
И греть будет птаху до самой зари
Лишь искра, что теплится слабо внутри.
Мне стало их жалко, и не оттого ль
В душе вдруг утихли обида и боль,
Я вспомнил, что кровля на доме моем
Потрепана ветром, побита дождем,
Подумал, что крыше починка нужна,
Поскольку совсем прохудилась она,
И капли, наверно, ползут по стене
В каморке, где лампа не гаснет в окне.

Ольшаник превратился в зимний сад,
Где дерева на солнцепеке спят.
Сюда сбежались зайцы, будто зная,
Что не бывает места ближе к раю.

И впрямь юдоль земную снежный слой
Приподнял над застывшею землей -
Вверх на ступеньку к синей вышине
И прошлогодней красной бузине.

Возвысил зверя снег, чтобы теперь
Отведал редких яств голодный зверь.
Верхушки яблонь заячий резец
Обвел подобьем годовых колец.

А птицам среди райской красоты
И вовсе не до брачной суеты.
Они спокойно изучают почки,
Гадая, где цветы, а где листочки.

Но в два часа померкнет рай земной.
Настолько мимолетна жизнь зимой,
Что и не знаешь, стоит ли она
Того, чтоб пробуждаться ото сна.

Да, с ночью я воистину знаком.
Я под дождем из города ушел,
Оставив позади последний дом.

Навстречу мне в потемках сторож брел.
Чтоб ничего не объяснять ему,
Я взгляд нарочно в сторону отвел.

Внезапно, сам не знаю почему,
Мне показалось, будто мне кричат
Из города. Я вслушался во тьму.

Но нет, никто не звал меня назад.
Зато вверху расплывчатым пятном
Небесный засветился циферблат -

Ни зол, ни добр в мерцании своем.
Да, с ночью я воистину знаком.

"Фред, где тут север?"
"Там, любовь моя!
Река течет на запад".

"Назовем
Ее за это Западной рекою.
(Она так и зовется до сих пор.)
Но почему она течет на запад?
Ведь здесь текут все реки на восток,
Там океан! Наверное, у нашей
Такой уж нрав - идти наперекор.
А впрочем, мы и сами, Фред, такие...
Такие, ну..."

"Упрямые?"

"Пожалуй.
Теперь же нас, упрямых, станет трое,
Как будто с нею мы одна семья.
Когда-нибудь мы здесь построим мост,
Который будет реку обнимать
Своей рукой, как ты меня ночами...
Гляди, она махнула нам волной,
Чтобы сказать, что слышит нас".

"Да нет,
В том месте просто пенится бурун.
(Когда речная темная вода
Доходит до большого валуна,
То начинает пениться бурун;
Он кружится на месте, будто в воду
Упали выдранные птичьи перья;
Потом уносит темная струя
Их белый крап, чтобы вокруг ольхи
Затопленной обвить пуховым шарфом.)
Бурун же там, наверное, с тех пор,
Как с неба потекли на землю реки,
Так что, увы, волною нам не машут".

"Нет, машут. Не тебе, так, значит, мне,
И взмах, наверняка, был добрым знаком".

"Что ж, если ты сумела превратить
Окрестность эту в царство амазонок,
Чьи земли недоступны для мужчин,
Тогда считай, что и меня здесь нет.
Река твоя! Мне нечего сказать".

"Нет, говори! Ты что-то ведь придумал..."

"Мне в голову пришло, что человек
Произошел от пенистой волны,
Восставшей против общего потока,
Потом уж только от мохнатых предков.
Отсюда и упрямство человека,
Отсюда человеческая тяга
Извечная - к истоку всех начал.
Порою говорят, что бытие
Похоже на беспечный хоровод.
А бытие, как это ни прискорбно,
Уходит прочь безудержным потоком
И изливается в пустую бездну.
Сейчас оно течет в речной струе,
Иль в небесах, иль между нас, и этим
Нас разлучает в жуткую минуту.
Над нами, между нами или в нас...
Все преходяще: время, жизнь, любовь.
Материи и той не устоять
Перед всеобщим этим низверженьем
В смертельное зияние. Однако
В самом потоке есть противоток,
Возвратное движение к истоку.
Вот где сокрыта тайна наших тайн.
В потоке неизменно есть избыток,
Благодаря которому теченье
Как бы восходит над самим собой.
Уходит век - приходит век иной,
Заходит солнце - плещут родники
И снова посылают солнце в небо.
В любом потоке есть противоток,
Струящийся наперекор теченью,
И это дань истоку своему.
Вот от чего мы все произошли.
Вот - наша суть".

"Ты прав. И этот день
Да будет днем твоим".

"Нет, этот день
Да будет днем крещения реки".

"Да будет он днем нашего согласья".

Морская волна зелена.
Но там, где стихает прибой,
Восходит иная волна
Песчаною желтой горой.

То море на сушу пошло
Дома засыпать у людей,
Которых оно не смогло
Оставить в пучине своей.

Но как ни коварно оно,
Однако и сам человек
Таков, что душой все равно
Ему не поддастся вовек.

Он морю пожертвует шлюп
И даже лачугу, бог с ней.
Чем меньше у сердца скорлуп,
Тем жить человеку вольней.

Великий Сверхпес
Небесный зверюга
Из-за горизонта
Вскочил упруго,
Без отдыха он,
На задних лапах
Всю ночь пропляшет
Свой путь на Запад.
Пусть я - недопес,
Но сегодня мы
Будем лаять вместе
Сквозь толщу тьмы.

Губами к листьям тянется медведица,
Как бы целуя молодое деревце,
Но гибкий ствол, пригнутый ею вниз,
Как хлыстик щелкнув, улетает ввысь.
Медведица уходит. Тяжкий вес
Ее походки содрогает лес.

За нею лишь пролом остался сзади
В ей помешавшей фермерской ограде
Да вырванный из бурой шерсти клок.
У зверя есть пространство, где б он мог
Считать себя свободным. Мне ж порой
Все мирозданье кажется тюрьмой,
И чувствую себя я, будто в клеть
Охотниками загнанный медведь.
Тоскливой безысходностью объят,
Он мечется по ней вперед-назад,
А клетка, издеваясь, тычет в лоб
Ему то микроскоп, то телескоп
(Хотя - как ни глупа любая лупа -
Их сочетанье в общем-то не глупо).
Устав, однако, от угрюмых дум,
Что поневоле удручают ум,
Медведь садится на пол мощным задом,
Осознавая, что, наверно, надо
Ему смириться с крайностью любой,
Поэтому лохматой головой,
Чтоб показать, что все на свете правы,
Согласно то налево, то направо
Кивает он, не подымая век,
Мол, безусловно, прав был древний грек,
А впрочем, прав и споривший с ним грек,
И вообще прав каждый человек.
Что лежа в клети, что мечась по клети,
Нелеп и стоик, и перипатетик.