Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Какая жалкая забава
Сачком обшаривать траву, —
Вот бабочка, мечта иль слава,
Легко задела синеву.

Как совершенство невесома,
Живой расцветки торжество,
С куста на куст, и выше дома,
Всё дальше, дальше от него, —

Полету солнечному рада,
Но высотой уменьшена,
Над шорохом большого сада
Растает в воздухе она.

И кто-то ослепленным взглядом
Измерит прихотливый путь,
И кто-то, восхищенный, рядом
Захочет глубоко вздохнуть.

Смертельное прикосновенье
Неизмеримой высоты, —
Не это ли исчезновенье
Любовью называла ты.

Не от свинца, не от огня
Судьба мне смерть судила, —
Шрапнель веселая меня
Во всех боях щадила,

И сталь граненая штыка
Не раз щадила тоже, —
Меня легчайшая рука
Убьет в застенке ложи.

В жилете снежной белизны
И в черном фраке модном,
С небрежной прядью седины
На черепе холодном

Скрипач, улыбку затая,
Помедлит над струною,
И я узнаю, — смерть моя
Пришла уже за мною.

И будет музыка дика,
Не шевельнутся в зале,
И только молния смычка
Падет во тьму рояля.

Перчатку узкую сорву
(А сердце захлебнется),
И с треском шелковым по шву
Перчатка разорвется.

Я молча навзничь упаду,
По правилам сраженья,
Суровый доктор на ходу
Отдаст распоряженья.

И, усмиряя пыл зевак,
Чиновник с грудью впалой
Заметит сдержанно, что так
Не прочь и он, пожалуй.

Налево, направо — шагай без разбора,
Столетья считай на ходу, —
Сирень наступает на башни Самбора,
Ночь музыкой бродит в саду.

Ты призраком бредишь, ты именем болен,
Парчой откидных рукавов,
Серебряной шпорой и тем, что не волен
Бежать от любви и стихов.

Как дробь барабана, на гулком паркете
В камнях самоцветных каблук, —
Мазурка до хрипа, до смерти, и эти
Признанья летающих рук…

Не надо, не надо, — я знаю заране —
Измена в аллее пустой, —
Струя иль змея в говорливом фонтане
Блестит чешуей золотой.

Ночь музыкой душит, — и флейты и трубы,
В две скрипки поют соловьи,
Дай сердце, Марина, дай жаркие губы,
Дай легкие руки твои.

Сад гибелью дышит, — недаром мне снится
Под бархатной маской змея, —
Марина, Марина, Марина, царица,
Марина, царица моя.

Замостье, и Збараж, и Краков вельможный
Сегодня в шелку и парче, —
На ели хрустальной закат невозможный,
Как роза на юном плече.
О, польское счастье под месяцем узким,
Дорога скрипит и хрустит, —
Невеста Марина с царевичем русским
По снежному полю летит.
Сквозь звезды и ветер летит и томится,
Ласкает щекой соболя, —
Расшит жемчугом на ее рукавице
Орел двоеглавый Кремля —
Ты смотришь на звезды, зарытые в иней,
Ты слушаешь верезг саней, —
Серебряный месяц над белой пустыней,
Серебряный пар от коней.
Вся ночь в серебро переплавится скоро,
Весь пламень в дыханье твоем, —
Звенит на морозе венгерская шпора,
Поет ледяным соловьем.
О, польская гибель в заносах сирени,
В глубоком вишневом цвету, —
Горячее сердце и снег по колени,
И цокот копыт на лету —
Всё музыкой будет, — вечерней гитарой,
Мазуркой в уездной глуши,
Журчаньем фонтана на площади старой,
Нечаянным вздохом души —

Повторный осторожный стук,
Но никого за дверью нашей —
Как солнце над высокой чашей,
Над лампой освещенный круг.

Я буду ждать. Будильник старый
Еще не скоро затрещит, —
На книжной полке тень гитары
Иль черный удлиненный щит.

Осколок доблести ненужной,
Мечты сомнительной оплот
Глядит пробоиной наружной,
Дырой зияющей, и вот, —

Вот входит юноша, вздыхая,
Он белое несет копье,
Отточенное острие
Кровоточит, не высыхая.

За каплей капля ритм дождя,
Настойчивый размер паденья, —
Так бьется сердце до рожденья,
Так, не любя иль не найдя,

Мы делим время на минуты,
Отсчитываем каблуком,
Так на машинке ни о ком
Письмо печатаем кому-то —

Грааль, Грааль, — мой хриплый голос
Задушен спазмой горловой, —
Но ослепительно живой
В дыму табачном реет волос.
Один лишь светлый волос твой.

Когда, возникнув для распада,
Над садом падает звезда,
И вслед за ней — движенье сада,
И вздох и шорохи, — когда —

Когда, как в обморок ныряя
В ветвистый мрак, в древесный гул, —
И ты, бессвязно повторяя,
— Он умер. Кажется, уснул —
А кто-то, стул отодвигая,
— Он умер — кажется, — вздохнул.
О, дорогая, дорогая,
Он мертвым пламенем блеснул,
Он туго петлю затянул,
Стихи на жизнь перелагая,
Но сад и поздняя звезда,
Листвы прохладной колыханье,
И вздох, и шорох, и дыханье
Стихом нахлынувшим, когда —

В закатном небе, в летней роще,
В ручье пугливом иль в углу,
Где незаметнее и проще, —
Щекой взволнованной к стеклу,

Навстречу звездам и туману,
Где черной веткой бьешься ты,
Не перестану, не устану
Любить поблекшие черты.

Подвешу сердце на пороге,
Чтоб осветило, если ночь,
Накрою сердцем, если ноги
Захолодели, — но помочь,
Пригладить пряди над висками,
Бровей коснуться, чтоб тепло
Губами, грудью и руками
В твои ладони перешло —

Меня обманывали дети,
Я сам обманывал себя,
Но по невидимой примете
Вслепую узнавал тебя.
Ты в каждой буре трепетала,
Ты в каждом имени жила,
То тенью ласточки влетала,
То тенью голоса звала.
И уплотненная мечтами,
Бессонной ночи эпилог,
Ты шевелилась меж листами
Моих рифмованных тревог.
И вот — в пустыне аравийской,
За письменным моим столом,
Стоишь звездой калифорнийской
Над восковым уже челом.

На нашем маленьком вокзале
И ты придешь меня встречать,
И что бы рядом ни сказали —
Ты будешь слушать и молчать.
И вот — четыре капитана
Как Гамлета меня внесут,
В плащ Эльсинорского тумана
Меня, вздыхая, завернут.
Все обвиненья и угрозы,
Все подозрения забудь, —
Без страха положи мне розы
На окровавленную грудь.
Постой. Теперь в последнем плаче
Признай, скажи, подай мне знак,
Что быть и не могло иначе,
Что только так — О, только так!