Роберт Рождественский - Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник)

Рыбы
     уходят спать на деревья –
верю.
Зайцы купаются
             до одуренья –
верю.
Лошадь
     читает по-итальянски –
верю.
Юный петух
         уличен в постоянстве –
верю.
Пудрой не пахнет
             в дамском салоне –
верю.
Пляж в Антарктиде,
             снег – на Цейлоне –
верю.
В льва,
     перешедшего с мяса на травку,
верю.
В труса,
     готового ринуться в драку,
верю.
В нищего,
        с хохотом жгущего деньги,
верю.
И в непорочность
             гулящей девки
верю.
В то, что убийца плачет,
                     раскаясь,
верю…

Ты говоришь мне: «Люблю!..»
Усмехаюсь.
Не верю.

Человеку надо мало:
чтоб искал
и находил.
Чтоб имелись для начала
друг –
     один
и враг –
     один…
Человеку надо мало:
чтоб тропинка вдаль вела.
Чтоб жила на свете
мама.
Сколько нужно ей –
                 жила…
Человеку надо мало:
после грома –
            тишину,
Голубой клочок тумана.

Жизнь –
        одну.
И смерть –
         одну.
Утром свежую газету –
с Человечеством родство.
И всего одну планету –
Землю!
Только и всего.
И –
межзвездную дорогу
да мечту о скоростях.
Это, в сущности, –
                немного.
Это, в общем-то, –
                пустяк.
Невеликая награда.
Невысокий пьедестал.

Человеку
        мало
            надо.
Лишь бы кто-то дома
ждал.

За порогом –
         потрясающие бездны.
Я в одну из них,
             смеясь, беру билет…
Кто-то ночью под окном
                     пел песни.
Хулиган, наверно.
Или поэт…
Ошалелая капель
             стучит в стекла.
Водосточная труба
                пьяным-пьяна!
И над жадною землею распростерта,
как несбыточный покой,
                     голубизна.
Мир огромен.
Но сегодня в мире тесно!
И капели никого не пощадят…
Где вы бродите,
             великие оркестры?
Вам бы в эти дни
играть на площадях!..
Все весеннее:
         намеки,
                 и поступки,
и бездумные шаги по мостовой.
Все весеннее:
         бульвары и простуды,
ветер,
пахнущий вчерашнею травой.
Верю я, что есть улыбка в этом ветре.
Верю в ласковость и силу
сквозняка.
В постового застеснявшегося
                         верю.
И не верю только в синие снега.
Потому что на снега
                 лучи насели!
Солнце малое
дрожит в любом окне.
И ручьи,
     как молодые Енисеи,
рвутся к лужам –
океановой родне!
Все торопится,
             шарахается,
                     булькает.
Настигает.
Остается позади.

Что-то будет.
Непременно что-то будет.
Что-то главное
должно произойти.

Так
любимых не ждут у порога.
Так
к больному не ждут врача…
Пыль
     на рыжих
             степных дорогах –
хоть картошку пеки – горяча.
Люди мнут фуражки в руках,
от полей глаза отводя…
Я впервые увидел,
как
ждут дождя.
Ждут,
     выдумывая всевозможные сроки,
ждут, надеясь на чудо,
ждут, матерясь:
– Пусть дороги развозит!
Плевать на дороги!
Лишь бы дождь.
Пусть тогда, хоть по горло,
                     грязь. –
А земля горит.
От жары – как в броне.
А земля говорит:
– Помогите мне!
Без воды, без дождя
больше я не могу…
Помогите!
Ведь я не останусь в долгу! –
Как ей скажешь:
             – Выдержи!
                     – Подожди! –
Чем поможешь?
Минуты, как вечность, идут…
Люди ждут и молчат.
Люди курят и ждут…

Ты мне пишешь:
в Москве у вас
            снова дожди.
Снова дождь.
По бульвару опять не пройдешь.
Снова дождь.
По обочинам мчат ручейки.
Дождь идет по Москве –
                 теплый,
                     ласковый дождь…
Там скрываются от него, –
                     чудаки! –
надевают плащи, открывают зонты,
начинают погоду ругать с утра,
ходят хмурые…

Если б увидела ты,
как, негаданно
            вымахнув из-за бугра,
мчит,
    дороги не разбирающий,
через поле
         к нам
             напрямик,
так пылящий, будто пылающий,
сельсоветовский грузовик.
Председатель выпрыгивает на ходу,
он кричит,
а глаза блестят, как от голода:
– Будет
     дождь!
Мне сейчас… звонили из города… –
Пошатнулся.
И дальше, словно в бреду: –
Туча…
     мне звонили…
                 свернула сюда…
к нам идет…
Если мимо, то … быть… беде…

Ты мне пишешь, что вам надоела вода.
Напиши, напиши мне об этой воде!
О дождях напиши мне!
О том, как тяжел
воздух перед грозой…
На погоду не жалуйся!
Напиши,
     чтоб он был, этот дождь,
чтоб он шел!
Пожелай нам ливня,
пожалуйста.

Не привез я таежных цветов –
извини.

Ты не верь, если скажут, что плохи они.
Если кто-то соврет, что об этом читал…
Просто эти цветы
луговым не чета!
В буреломах
         на кручах пылают жарки,
как закат, как облитые кровью желтки.

Им не стать украшеньем городского стола.
Не для них отшлифованный блеск хрусталя.
Не для них!
И они не поймут никогда,
что вода из-под крана –
                    это тоже вода…
Ты попробуй сорви их!
Попробуй сорви!
Ты их держишь.
             И кажется – руки в крови!
Но не бойся, цветы к пиджаку приколи.
Тол ь ко ч т о э то?
Видишь?
Лишившись земли,
той, таежной, неласковой, гордой земли,
на которой они на рассвете взошли,
на которой роса
и медвежьи следы,
начинают стремительно вянуть цветы!
Сразу гаснут они.
Тотчас гибнут они…

Не привез я таежных цветов.
Извини.

Друзья,
     мой выбор невзлюбя,
зря
голову морочили!

В тебе – четырнадцать
                    тебя
вместилось,
как в матрешке!..

Живет со мною первая –
дородная,
степенная…

Вторая
     больно колется,
за что – не разберу…

А третья – будто школьница
на выпускном балу.
Все – можно,
         все – пожалуйста:
и небо и земля…
Четвертая
         безжалостна,
как мертвая
         петля…

А пятая –
         зловещая,
приметам глупым
верящая…

Шестая
     как эпоха,
где ни чертей,
ни бога!..
Молчит,
     не принимая,
ревнивая –
седьмая…

А следом за ревнивою
заохала ленивая,
ленивая,
постылая,
до мелочей земная…
Девятая – бесстыдная!
Девятая –
         шальная!..

Десятая,
десятая –
испуганная,
         зябкая,
над собственной судьбою
горюющая с болью….
Одиннадцатая –
             щедрая,
загадочная,
нежная,
просящая прощения
за то,
     чего и не было…

Качается двенадцатая,
как ягода лесная,
еще никем не найденная…

А дальше
я не знаю,
не знаю и настырничаю,
и все
не надоест, –
хочу достать четырнадцатую,
которая –
         ты и есть!

Пугали богами.
А он говорил:
         «Враки!»
Твердили:
«Держи себя в рамках…»
А он посмеивался.
И в небо глядел.
И шел по земле.
И осмеливался!
И рушились рамки!
И вновь воздвигались
рамки…

«Держи себя в рамках…»
А он отвечал дерзко!
«Держи себя в рамках…»
А он презирал страхи.
А он смеялся!
Ему было в рамках
                тесно.
Во всех.
Даже в траурной
рамке.

Обращайтесь в Стол находок!..
На краю Москвы
ждет хозяина,
            нахохлясь,
чучело совы.
Чемоданы ждут владельцев
(будто вор –
         порук).
Есть коляски – без младенцев.
Пиджаки – без брюк.
Много-мало,
         худо-бедно:
в масле и в пыли
сорок три велосипеда
выгнули рули…
А на полках –
             что угодно! –
целый магазин.
Вот –
на что уже не иголка –
холодильник ЗИЛ.
Глобус,
     панцирная сетка,
пачка конфетти…
А еще –
четыре сердца
(новые почти).
Чертежи в чехле картонном.
Кованый сундук.
И мужчина,
         под которым
надпись:
«Верный друг».
Замысел стихотворенья.
Дым от папирос.
И –
потерянное время –
ремешки вразброс.
Ждет оно,
         остановившись,
часа своего…
Чья-то найдена невинность
в ЦПКиО.
Найден радужный осколок
чьих-то пылких
             чувств…

Обращусь я в Стол находок!
Срочно обращусь!..
– Люди!
У меня потеря
вышла на пути.
Молодость свою
             нигде я
не могу найти.