Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений
5 ноября 1929 г.
332. «Бледных звезд мелькнула позолота…»
Бледных звезд мелькнула позолота,
умер день земных тревожных сил.
Тихой ночи черные ворота
безглагольный ангел отворил.
Вниз взглянул и видит Божьи земли,
грустный-грустный стал на страже сам,
человечьим стонам молча внемлет,
доносящимся к его стопам.
Оттого, что на земных могилах
не смолкают вопли ни на миг,
в небесах скорбит, помочь не в силах,
распротершийся архистратиг.
23 ноября 1929 г.
333. «В небе лазурном высилась башня…»
В небе лазурном высилась башня.
Белая башня в небе лазурном.
Башню разбило в хаосе бурном
— Ту, от которой жилось бесстрашней.
— Господи Боже, Ты ведь всесильный.
Ты освети на минуту потемки.
Дай подобрать на дороге обломки —
Белые камни у кучи могильной!
[1929 г.]
334. «Когда-нибудь — я брошу этот город…»
Когда-нибудь — я брошу этот город,
уйду куда-то, где меня не ждут,
и постучусь, хоть, может быть, не скоро
мне новые ворота отопрут.
[1929 г.]
335. «Вот также отойдет и мой корабль…»
Вот также отойдет и мой корабль
в моря неведомые, в ночь глухую,
и на скале не будет маяка,
и ни одной звезды не будет в небе
светить, но тихо повернется руль
и гул земной затихнет за кормой.
Все будут также на твоей земле, в твоем саду
цвести настурции и георгины
и сладко пахнуть на заре трава.
И ты ни разу не посмотришь вдаль,
туда, где нет ни точки, ни пятна
на горизонте голубого моря;
и ни один маяк, и ни одна звезда
не бросят светлый луч в туман и пену
и не укажут, где прошел корабль.
[1929 г.]
336. «Как высоки бывают…»
Как высоки бывают
в лесу деревья —
толсты е стволы
и далеко уходят ввысь верхушки,
и веток много, и не видно неба,
и кажется, что нет на свете солнца.
А разве можно жить,
когда поверишь, что пропало небо,
что нет его, ни жарко-голубого,
ни серого, — холодного, большого
в туманный день, — ни звездного ночного?
Разве можно жить,
когда поверишь,
что где-то в мире не мигают звезды
и не горит в огромном небе солнце?
Харбин, 6 октября [1930 г.]
337. Смерть[170]
В голубом гробу
тебя похоронили,
поставили цветы и прочь ушли.
И ты одна осталась.
Плыли звезды, и светлые неслись по небу тени.
И долго
твоя душа качалась
между землей и небом, и потом
ушла отсюда…
7 сентября 1935 г.
338. «Не надо…»[171]
Не надо
так много думать о себе… Смотри, какие
широкие серебряные реки
текут в степи…
Ведь это ничего, что степь пуста,
что ветер дует, дует и что небо
молчит, стеклянное и неживое.
Иди, не думай; ты услышишь
совсем медвяный запах от полыни,
увидишь бабочку в траве и птицу,
летящую под этим самым небом
стеклянным…
7 сентября 1935 г.
339. «А я видала дольней ночью…»
А я видала дольней ночью
— и не забыть последний свет —
звезду, разорванную в клочья,
звезду, которой больше нет.
Шанхай, 22 июня 1936 г.
340. «Как страшно знать, что в старом доме…»
Как страшно знать, что в старом доме,
в котором я жила — давно —
откроет кто-то незнакомый
мне, постучавшейся в окно, —
что скажет: «Вы ошиблись, видно —
их нет уже с таких-то пор»,
и щелкнет грубо и солидно
скрипучий, как тогда, запор.
И вечер, полон черной болью,
придет и встанет на часах,
и вспыхнут звезды в темном поле,
как в мягких чьих-то волосах.
И я уйду. Куда, не знаю.
Замолкнет даже сердца стук:
его так просто убивает
давно ожиданный испуг.
Шанхай, 6 июня 1936 г.
341. Не о себе
Помилуй, Боже! Очень трудно нам.
Мы — старики и старые старухи,
больные, нищие, слепы и глухи,
и нет предела нашим именам.
Нас очень много. Мы толпой идем,
но одинок в огромном мире каждый,
томимый горем, голодом и жаждой,
и так давно забытым словом — «дом».
Помилуй, Боже! Ты один за нас.
Но даже Ты не знаешь. Боже правый,
весь этот страх забора и канавы
в холодный, зимний предвечерний час.
когда последний свет дневной погас…
Шанхай, 5 августа 1936 г.
342. «Ты — моря блеск; я — ботик бренный…»[172]
Ты — моря блеск; я — ботик бренный.
Плыву, плыву и вдруг — тону
в твою смеющуюся пену,
в поющую твою волну.
Но мне не жаль, что солнца мало
в холодной и зеленой мгле —
таких жемчужин и кораллов
я не встречала на земле.
6 ноября 1936 г.
343. «Ранний снег спокойно и лениво…»
Ранний снег спокойно и лениво,
словно вишня, опадает в пруд,
— тот, зеленый, где нависли ивы
и кувшинки мирные цветут.
Не бывает ярче и крупнее,
чем звезда, которая взошла
в полутемном небе, цепенея
на краю задумчивом села.
И отрадно, сев на мостик старый,
видеть в нежном и ленивом сне,
как цветет большая ненюфара
в опрокинувшейся высоте.
Шанхай, 10 ноября 1936 г.
344. «Черной бурей, далеко, тонут…»
Черной бурей, далеко, тонут
непришедшие корабли.
Пусть приснится, что звезды тронут
тонким светом края земли!
Черной ночью, в предсмертной муке,
в час, когда не видно ни зги,
подыми свои легкие руки,
в сердце легкую искру зажги!
Пусть потом опустятся вежды,
потеряются все тропы,
и у мыса Доброй Надежды
разобьется корабль в щепы.
Шанхай. 15 декабря 1936 г.
345. «Девочка плачет…»
Девочка плачет
в белом саду —
верно. Господь
послал беду.
День серебристый
стоит такой —
беленький в клумбе
расцвел левкой —
Белое облачко,
белая даль…
— Боже, за что Ты
придумал печаль?
Шанхай, 15 декабря 1936 г.
346. «Мальчик с улицы, худой и жалкий…»
Мальчик с улицы, худой и жалкий,
нес серебряную звезду на палке,
стукнул в дверь, просунул звезду
и спросил:
«Можно, я войду?»
Мальчик бледный, в глазах — мечта,
тоненьким голосом славил Христа.
— один, в чужом, незнакомом доме,
пел о Ребеночке на соломе.
У милого мальчика милый голосок;
сунули пряников ему в мешок,
но никто не видел в голубой пыли
худеньких крылышек, что за спиной росли,
и никто не видел, у его плеча,
от звезды серебряной тонкого луча.
Шанхай, 14 января 1937 г.
347. «Здесь слишком долго было тяжело…»
Здесь слишком долго было тяжело,
здесь слишком долго будут помнить зло,
здесь никому не захотят простить,
кто смеет весело и просто жить.
Что ж, если у тебя цветет сирень!
К нам от нее упала только тень,
на нашем поле сожжена трава,
и неприветливы у нас слова.
И потому — вот мой тебе ответ:
я не ищу спокойной жизни, нет!
Пусть там у вас ровнее неба свет,
цветы душистей и теплей вода:
я не уйду отсюда никогда!
Шанхай, 13 октября 1937 г.
