Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений

Нет, я тебя уже не вспоминаю.
Не позову тебя и не приду.
Хоть дикой, темной полночью, я знаю,
Ты иногда стоишь в моем саду.
Где синие ночных деревьев тени.
Где сорная косматая трава.
Ты как-то опустился на колени,
И так без сил висела голова…
Не надо — пусть кустарник у порога
Твоей щеки не тронет острием.
Мы были, но не надо, ради Бога.
Нам больше никогда бывать вдвоем!
В июне, год назад, за океаном —
И год спустя, сегодня, здесь в саду —
Я знаю, это призрак над бурьяном…
Но если даже ты — я не приду.

Есть такое сильное горе,
Что и смерть его не мирит.
Смертной ночью в темном просторе
Черный ангел за ним слетит.
Нежно-нежно рукой погладит
И родным своим назовет.
Если с жизнью кто не поладит,
Т о вражду за гроб унесет.

Когда от серой пыли тротуара
И от людей на миг я убегу.
Мне слышится гавайская гитара
В тени лиловых пальм на берегу,
Холодная волна ложится с шумом.
И берег дрогнет от такой волны.
И льет огонь моим мечтам и думам
Твой нежный, звучный, твой напев струны.
Бездонный, черный холод океана
Так странно согласован, гак родной
Бессловной песне южного дурмана,
Как будто он и песня — ты со мной.
И не уйдут из памяти, не сгинут
Ни океан, ни пальмы тень, ни ты,
Ни остров тот, что мной давно покинут
Для дальней золотящейся черты.

Вижу ночью — черная долина.
А за ней — лиловая гора,
У которой, будто середина,
Выложенный крест из серебра.
И не знаю, надо ли, не надо.
До креста до этого долезть,
В нем ли скрыта тихая отрада.
Или в том, что где-то звезды есть…
Черные орлы крылом тяжелым
Бровь мою заденут. Упаду.
Протяну устало руки долу
И нигде отраду не найду.

Меня тянет, тянет снова в горы,
где по склонам облака ползут.
где кругом лесистые просторы
разговор со звездами ведут.

Не гадай по моим рукам,
я и так все черточки знаю,
знаю всех, кто подходит сам
и кого на пути встречаю.
Лучше я тебе объясню
про судьбу твою про такую
и последнюю песню мою,
непонятную, растолкую.

Не смотрю напрасно на иконы
И на ум молитва не идет:
Ни тебя, ни синие каньоны
Даже Бог мне больше не вернет.
Под огнями злыми Холливуда
Разве счастье дал тебе удел?
Глупый, глупый, — ты не понял чуда,
Приобщиться солнцу не хотел!
Если ты и встретишься со мною
(Нелюбимый и ненужный, нет),
— Я пройду спокойно стороною
И не обернусь тебе вослед.
Ведь тебя сманил к себе двуликий
Мишурой украшенный обман;
Ты не знал, что волны так велики
И что так безгранен океан.
А теперь ты помнишь всей мечтою —
Всей душой, которой снятся сны, —
Девочку со светлой головою —
Из чужой, далекой стороны.

Я помню желтые узоры,
Что осень южная плела,
И на заре — немые горы,
— И эта память мне мила.

У наших ног была долина
Туманной шалью повита.
Дымок крутился нитью длинной,
И с ним струилась в даль мечта.

И холод рос, и холод тени
Бодрили дух и тело нам,
И были горы — как ступени
К высоко скрытым чудесам.

Ты говоришь, «мы были боги» —
Пусть это был нездешний сон,
Но разве больше нет дороги
Ведущей в тихий тот каньон?

Золотые краски умирали
На верхушках сказочного леса.
В золотой, узором шитой шали
Бледная задумалась принцесса
Приходили дамы посмеяться,
— «Верно, принц баллады пел искусно»,
Но никто не мог и догадаться.
Отчего принцессе было грустно.
Ей не принц веселый вовсе снился,
— Молодой, в доспехах и с забралом, —
А горбун, что ночью удавился
Глубоко под бальным белым залом.

Зачем так ясно-ясно-ясно
сейчас ты снился мне опять?
Зачем так ласково-участно
пришел со мною постоять?

Ведь мне казалось, я забыла,
ведь я тебя уж не зову,
когда ничья на свете сила
тебя не даст мне наяву.

Ты видел инфузорий —
светившихся от фосфора, ночами,
за кораблем?

Их было очень много,
они куда-то за волной стремились,
как будто им куда-то было нужно,
за черным кораблем, в чужие земли.

Так, может быть, на нас
глядят — на маленьких, которых много, —
откуда-нибудь сверху
и не знают,
куда нам нужно, для чего мы бьемся
и для чего горим
такими беспокойными огням и…

Свечи вспыхнули, зажжены,
Ярким венчиком,
У меня колпак зеленый.
Да с бубенчиком,
Я в толпе бреду-гуляю,
Да побрякиваю.
Только что-то вспоминаю
Поплакиваю.

Есть малый ларчик у меня.
Я в этот ларчик сердце скрою,
Пусть будет дальше от огня
Под крышкою его резною.
Замкну на ключик золотой
И брошу в струи голубые
Тот ключ, который не был твой —
Чтоб не нашли его другие.

Я закрыла створки окна,
я опять осталась одна.
Пусть заката огненный змей
поползет по шторе моей,
пусть шумит толпа за стеной,
я к окошку стану спиной,
я в свою пустынную ночь
не смогу тоски превозмочь.

Оттого ли я не знаю цену
многолюдных здешних городов,
что меня зовет морская пена
и нельзя бежать на этот зов —

Оттого ли жутко мне в спокойных
человеческих чужих домах,
что во мне не умер сон о стройных
отошедших в море кораблях —

Только знаю, лучше песни нету
и властнее всякой надо мной,
это та, которая пропета
ударяющей о борт волной,

и которую, летя, повторит
белопарусный корабль, чья грудь
незнакомым и холодным морем
одинокий рассекает путь.

Ты на троне высоком сидишь,
И одежда Твоя — из порфира,
И в покоях великая тишь
Твоего недоступного мира.
Где верхушки холмов в вышину
Подымаются стройным узором.
Ты глядишь на людскую страну
Только небо приемлющим взором.
На Твоем утомленном челе
Тонкий обруч блестящий положен.
Мы не видим Тебя на земле,
Хоть и знаем, что Ты непреложен.
И мучительных дней колея
Лишь тогда забывается нами.
Если мы Твоего бытия
Ощущаем священное знамя,
— О, тогда мы горим о Тебе,
И следы Твои ищем дорогой,
И в своей сиротливой судьбе
Мы Тебя принимаем за Бога.
Но на самом последнем конце.
За согретыми солнцем реками.
Ты один в сокровенном дворце.
Все о чем-то мечтаешь веками.
Видишь, мне оттого и печаль.
Что зеленой и ясной весною
Мне тяжелая Божья скрижаль
Начертала блаженство иное,
Что, пройдя голубую гряду,
Одолев неприступные годы.
Твоего недостойная взора.
Я Тебя все равно не найду.