Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений

Ты на троне высоком сидишь,
И одежда Твоя — из порфира,
И в покоях великая тишь
Твоего недоступного мира.
Где верхушки холмов в вышину
Подымаются стройным узором.
Ты глядишь на людскую страну
Только небо приемлющим взором.
На Твоем утомленном челе
Тонкий обруч блестящий положен.
Мы не видим Тебя на земле,
Хоть и знаем, что Ты непреложен.
И мучительных дней колея
Лишь тогда забывается нами.
Если мы Твоего бытия
Ощущаем священное знамя,
— О, тогда мы горим о Тебе,
И следы Твои ищем дорогой,
И в своей сиротливой судьбе
Мы Тебя принимаем за Бога.
Но на самом последнем конце.
За согретыми солнцем реками.
Ты один в сокровенном дворце.
Все о чем-то мечтаешь веками.
Видишь, мне оттого и печаль.
Что зеленой и ясной весною
Мне тяжелая Божья скрижаль
Начертала блаженство иное,
Что, пройдя голубую гряду,
Одолев неприступные годы.
Твоего недостойная взора.
Я Тебя все равно не найду.

Высоко над землей вечерней
летели в небе журавли.
Холодные ложились тени
на лик смолкающей земли.
В восторге журавли кричали,
что светел юг и мир велик,
но люди их не замечали
и не слыхали этот крик.
И только небо серым светом
прияло дань бездомных птиц,
как будто чуя в этом крике
родную ширь своих границ.

Я в шали, шитой серебром,
уйду и отвернусь куда-то.
Ты помянешь меня добром,
— не я, ты знаешь, виновата.
В холодных залах замка ты
молитву оборвешь укором,
и будут силы темноты
бродить по длинным коридорам.
И в блеске дальнего дворца
я гордо надсмеюсь над горем,
я не пошлю к тебе гонца,
и мы веселья не повторим.
И вот, за го мы не поймем,
что за лиловой гранью далей
на солнце сад цветет, и в нем
людские сгладятся печали.

Голые ветки колотят по крышам.
В келье своей мы сидим, чуть живы,
слушаем ветра глухие порывы,
тихо на пальцы остывшие дышим.
— Господи бурь, сохрани, помилуй, —
Синие губы тревожно шепчут.
Ветер не внемлет, ветер все крепче,
снежную в поле сметает могилу.

Я помню ласковые рощи,
где пело солнце на траве,
но нет давно бывалой мощи
в моем привычном колдовстве.
Видений старых вереницы
толпятся в тихий мой приют,
и золотые колесницы
меня от них не унесут.
И я не знаю, сон ли милый,
что болью память мне мутит,
иль дней последних ход бескрылый
душа Всевластным не простит.

Иди, — ты хочешь, и я пойду,
мы станем в далеком глухом саду
на желтой дорожке,
где солнце дрожит на зеленом пруду,
постоим немножко.
Будет над липами день потухать,
и будут птицы свистать;
в последнем оконце
среди деревьев исчезнет солнце.
Мы будем камешки в пруд бросать
и будем петь.
О, в темноте холодной той,
в темноте пустой,
ярким оком взглянет на нас вода,
если мы придем туда.
И в высокой, сырой траве,
в небывалом ночном колдовстве,
до бровей завернувшись в ночь,
кто-то серый и страшный, кто-то слепой
навсегда прибрежной тропой
отойдет — прочь.

Холодный и сырой рассвет
какой-то новый день приносит.
Бог сохранит тебя от бед
и даст, чего душа попросит.
Я знаю; я молилась так.
В моих молитвах были стоны,
не дрогнул благовонный мрак,
и слушали меня иконы.
Луч, неявленный до сих пор,
прорежет день, пустой и сирый,
и запоет незримый хор,
и на тебя падут порфиры.
Великий, ты взойдешь на трон,
твоя ладонь коснется жезла,
и по земле прольется звон,
что ты пришел! что тьма исчезла!
А я — в глухом своем скиту
я в этот час свечу поставлю,
облекшись в тишь и темноту,
твоей победы праздник справлю.
Сунгари.

Я к тебе приду в сильную грозу,
Я тебе и ласку и покой везу.
Где дрожащих молний отблеск голубой,
будем долго-долго мы сидеть с тобой,
Будем молча слушать над рекою гром,
точно в целом мире мы одни живем,
и никто под этот твой уютный кров
не придет из серых городских домов.

Слышишь, в даль ночную грозы унеслись?
Видишь гладь речную? Видишь неба высь?
Чуешь запах луга от сырых кустов?
Мы поймем друг друга, как всегда, без слов.

Мой древний прародитель был Нептун,
и ранних игр участники — дельфины,
и даже желтых прибережных дюн
я не видала из своей пучины.

Прошли века, и я осуждена
бродить одна вдали от океана,
и жемчугов покинутого дна
рукой уже отвыкшей не достану.

Что ж, есть веселье ведь и на земле,
и чудеса не хуже есть, чем в море,
в котором ночью катятся во мгле
горящие мильоны инфузорий.

Здесь даже солнце светит иногда,
и нежит аромат земных растений,
но в море — бирюзовая вода,
и запах соли, и буруны в пене…

И только в море синем и седом,
где белых кораблей проходит стая —
мой настоящий и любимый дом,
и вся земля вокруг него — чужая.

Русь, вдали мы Тебя вспоминаем,
Твое имя пресветлое чтим
и, чужим обогретые краем,
только живы дыханьем Твоим.

Кровь сердец наших больно сочится,
но помочь Тебе — сил не найти…
О, когда Твой народ возвратится
на свои вековые пути?

Мы ушли — и, быть может, неправы,
но прими — и с восторгом придем
целовать Твои мягкие травы,
рубежа Твоего чернозем!

Русь, в полях Твоих кроется сила,
души мерзлые песней согрей!
Но зачем Ты тоску породила
на кручину своих дочерей?

Нет народов, как Твой ведь, печальных,
но дороже и нет голосов,
чем степей Твоих, рек безначальных
и Твоих нерушимых лесов.

Голубые мятели летали,
Русь, глаза застилали Тебе;
загорались зловещие дали,
покоряясь Твоей ворожбе.

Русь, прости, что ушли и забыли
красоту Твоей черной земли —
это вражьи тревожные были
нас в чужие края унесли.

Знаем все: «Дорогую потерю
в самых недрах души сбереги».
Научи нас надеяться, верить!
Уповать на Тебя помоги!

Бледных звезд мелькнула позолота,
умер день земных тревожных сил.
Тихой ночи черные ворота
безглагольный ангел отворил.
Вниз взглянул и видит Божьи земли,
грустный-грустный стал на страже сам,
человечьим стонам молча внемлет,
доносящимся к его стопам.
Оттого, что на земных могилах
не смолкают вопли ни на миг,
в небесах скорбит, помочь не в силах,
распротершийся архистратиг.