Автор неизвестен Европейская старинная литература - Лузитанская лира

Нежнейший соловей, любви певец,
Лелея рощу, услаждая поле,
Ты заливался трелями, доколе
Иной судьбы не дал тебе творец.

Твоей свободе наступил конец,
Но и в плену ты весел, как на воле,
И вопреки страданиям и боли
Поешь о счастье любящих сердец.

Есть и в невзгодах место для отрады;
Предавшись грусти, ты погибнешь вскоре,
Но выживешь, прогнав унынье прочь.

Пусть и в тюрьме звучат твои рулады:
Кто, не отчаиваясь, терпит горе,
Свою беду сумеет превозмочь.

Кто родился, кто чахнет от недуга,
Там речка шелестит меж берегов,
Тут слышен соловья влюбленный зов,
Здесь ревом льва оглашена округа,

Вон зверь бежит, вот малая пичуга
Летит в свое гнездо кормить птенцов,
Тот сносит дом, а этот строит кров,
Кто ставит сеть, кто гонит стадо с луга,

Кто сыт войной, кто рвется на войну,
Кого влечет высокий сан министра,
Кого — придворной дамы красота,

Кто в десять дев влюблен, а кто в одну,
Кто обнищал, кто богатеет быстро…
О мир, о мрак, о тлен, о суета!

С моей тоской я свыкся навсегда,
Дойдя до безразличия такого,
Что мне не в радость ласковое слово,
Что мне не в тягость злоба и вражда.

Я жив, пока жива моя беда;
Так обошлась со мной судьба сурово,
Что я бегу от празднества любого,
Лишь скорбь не причиняет мне вреда.

Моим несчастьям нет конца и края,
Вся жизнь — несчастье. Горе бесконечно,
И, значит, бесконечна жизнь моя.

Ведь если боль живет, не умирая,
То вместе с болью буду жить я вечно;
Но если боль умрет, умру и я.

Прекрасный Тежо мой, купель печали,
Обитель вздохов моря и сердец;
О, эти слезы, кроткие вначале,
Столь скорбные порою под конец:
Они спешат в лазоревые дали,
И я спешу — своей тоски беглец.
О, разнородный друг мой полноводный,
Прекрасный Тежо! Сколь же разнородный.

Смеясь, навстречу жизни и борьбе
Мы вышли, преисполнены отваги,—
Терзаемым случалось быть тебе,
Случалось мне терзаться в передряге;
Послушен ты — погоде, я — судьбе,
Я — раб тоски, ты — раб избытка влаги.
То радостей, то горестных обид
Мы оба в жизни обретали вид.

И я менял свой облик, и река,
Приемля все, что нам судьба назначит:
Меня слезами полнила тоска,
И видел я, что Тежо тоже плачет;
Но понимал, что скорбь — не на века,
Что все равно ее могила спрячет.
И вправду — скорбный час бывал забыт,
Мы вместе исцелялись от обид.

О Тежо мой, ни серебром, ни златом
Светилу дань твоя не дорога,—
Но мчал ты, приношением богатым
Невольно озаряя берега;
Не чая воздаяния затратам,
Нанизывал в просторе жемчуга,—
И мы с тобой, без цели путеводной,
Тоской обуревались безысходной.

Все то, что есть — не то, что было прежде,
Добро и зло живут, сомкнув края;
О, как легко наивному невежде
Беззлобной мнится чистая струя!
Отчаянием должно стать надежде,
Пременчив Тежо и пременчив я —
Меня огонь палил, Светилу сродный,
Твое лицо менял избыток водный.

Да, но печаль судьбою мне дана,
Чтоб жить во мне, страданьем душу нежа,—
Ее вовек не ведает волна.
И, безмятежен, вдаль струится Тежо;
Речной воде нимало не страшна
Тоски моей добычливая мрежа;
О нашей розни скорбь меня томит.
Высокий берег временем размыт.

С благого Солнца ты не сводишь глаз,
Тогда как я — слепец, наперсник тени;
Что ни волна — то радужный алмаз,
И что ни мысль — то череда мучений.
Ты горним светом приводим в экстаз,
А мне, судьбу влачащему во тлене,
Жизнь предстает чредою панихид:
И я меняюсь — жизнь меня стремит.

Но для чего прельстительные речи,
Когда покоя мне не обрести;
Покуда с ним столь страстно алчу встречи,
Я остаюсь без сил на полпути;
Покой и тишь — на севере, далече,
До них почти немыслимо дойти,
Но я бреду, томясь в тоске бесплодной,
Тропою то утешной, то невзгодной.

О нежный Тежо, сам себе не лги,
Мы связаны — куда уж неразрывней:
Чем будут горестней мои шаги,
Тем скорбь твоя — темней и неизбывней;
Лучи Светила суть мои враги,
Твои враги — бушующие ливни;
Нам суждено оплакивать мечты —
О, мы вкусили злобы и тщеты!

Рыдание возведено в обычай,
Тоска ложится тяжестью оков; —
Каких она ни принимай обличий,
Исход всегда один, и он таков:
Нас отпоет хорал капеллы птичьей,
Оплачут нас слезинки родников,
Нас предадут коварству и обману.
Вкусим ли счастья? Кто залечит рану?

Но нет, мой Тежо! Как не воспою
Спокойствия и суводи потока,
Многообразность вечную сию?
А я, отшельник, сгину одиноко.
Ты устремляешь к западу струю,
На север путь ведет меня далёко.
О кто, во имя высшей правоты.
Несходства сгладит нашего черты?

Я вижу, как жестокий пламень лета
Тебя влечет под землю, в царство тьмы;
Приходит осень, лживо разодета,
Смущает наши чувства и умы;
Мы понимаем — песня года спета,
Но, переждав злосчастие зимы,
Вдыхаем снова мощную моряну:
Теперь весна, везде, куда ни гляну.

Меня ли сделай влаги холодней,
Вбери ль мое страдание живое!
Что смерть! Я мыслю с радостью о ней,
Я за двоих да выстрадаю вдвое!
Но воском станет медь куда верней,
Чем сбудется мечтанье таковое,—
Нет, все мои моления пусты:
Опять таким, как прежде, станешь ты.

Пусть розны мы, пусть мы живем особо —
Однако путь у нас с тобой один;
Я бытие влачу в преддверье гроба,
Ты жаждешь тишины морских пучин;
Несходным судьбам покоримся оба,
Умру — ты вновь родишься, исполин:
Будь славен, ты, спешащий к океану!
Но я таким, как был, уже не стану.

Соперник мой удачливый, москит,
Неуловимый, наглый, бестелесный,
Как некий дух, от глаз людских сокрыт,
В чертог ворвался к Делии прелестной,
Не дав мечте исполниться моей,
Взлелеянной в теченье стольких дней.

И дрогнули алмазные врата
Для прочих неприступной цитадели,
Куда ни мысль, ни дерзкая мечта
До сей поры проникнуть не посмели,
И ты влетел, с жестоким торжеством
Глумясь над растерявшимся врагом.

А Купидон, покой ее смутив,
Стрелой избрал язвительное жало;
Он в цель попал и, весел и счастлив,
Ждет, чтоб о том и Делия узнала:
Красавицы напрягшаяся грудь
Есть первый знак того, что верен путь.

Тебе, москит, лишь в том отрада есть,
Что не страшат тебя ни месть, ни кара,
Что рану можешь метко ты нанесть
И избежать ответного удара:
Как извести подобную напасть,
Когда не видишь, на кого напасть?

Любовь бы тяжко ранила тебя,
Когда б ты поступил не против правил,
Когда б Амур, проказы возлюбя,
Копье твое в иную цель направил!
Да, видно, не судьба! И я утешен:
Москит, ты перед Делией безгрешен.

Одно тебе скажу, соперник мой:
Чтоб незаметно к Делии пробраться,
Ты выбрал час, когда, объятый тьмой.
Весь мир уснул. Но нечего бояться
Таким, как ты. Оставь же страхи эти,
Тебя не разглядеть и в ярком свете.

Москит, раздутый как от водяной!
Ты жертву бедную язвишь жестоко,
Но наделен лишь алчностью одной
И страстного не ведаешь порока.
Набьешь утробу так, что станешь охать.
Куда ж в тебя еще вместится похоть?

Так потрудился ревностно господь,
Что мне ясна безгрешности причина:
Твою названьем не означит плоть
И лексикон Амброзьо Калепино[98]
Не хватит уменьшительных частиц —
Куда ж тебе еще прельщать девиц?

Акафисты, приняв смиренный вид,
Возносишь молча, как тебе пристало.
Зато без умолку молва твердит
О том, что бог не тратил матерьяла,
Когда тебя творил. Что ж, без труда
Тебя опять отправим в никуда.

Ты создан был, москит, в счастливый миг,
Ты вышней воли слепок горделивый,
И совершенства бог в тебе достиг,
А, скажем, не в орясине спесивой.
К чему скорбеть, что плоть твоя убога:
В ничтожестве твоем — всесилье бога.

Твое проворство восхищает нас,
Не устаем глядеть на это чудо,
Но и дивясь, в догадках всякий раз
Теряемся все как один покуда.
Не разглядеть, как ни были б мы зорки,
Ход шестеренок в крошечной каморке.

Ты невидимка, маленький москит,
Ты так легко теряешься из виду!
Весь цех стекольный на тебя сердит,
Всем оптикам наносишь ты обиду,
И не под силу им создать стекло,
Чтоб нам тебя увидеть помогло.

Вы жрете нас, москиты, без вины,
Вы нашу кровь сосете без пощады,
Нам муки ада в жизни суждены.
Останется ли что на долю ада?
За что мученья? Принесут они
Одни убытки, бедствия одни.
Лишений тяжких ваша жизнь полна:
И мы не спим — и вам ведь не до сна.
Помиримся! Пусть безмятежно спит
Весь мир, пока не зажужжит москит.