Даниил Андреев - Стихотворения и поэмы

Быть может, нынче, невской полночью,
Дух из своей ограды вышел:
В Тебе, в Тебе я странно слышал
Покой, огромный как чертог,
И там, в тумане лунно-солнечном,
Не знаю, что и чем творили
Те, кто столетьями усилий
К Тебе взойти сквозь гибель смог.

Там души гор вздымали, шествуя,
Хорал ко Храму Солнца Мира;
Там многоцветные эфиры
Простерлись, как слои морей…
Там клиры стихиалей, пестуя
Цветы лугов песнопоющих,
Смеясь, звенели в дивных кущах
Непредставимых алтарей.

И, точно в беззакатных праздниках
Незримый град России строя,
Там родомыслы и герои
Уже творили купола,
А души гениев – и праведных —
Друг другу вниз передавали
Сосуды света – дале, дале,
Все ниже, ниже – к лону зла.

О, не могу ни в тесном разуме,
Ни в чаше чувств земных вместить я,
Что сверх ума и сверх наитья
Ты дал теперь мне, как царю;
Что не словами, но алмазами
Ты начертал в кровавом небе;
О чем, как о насущном хлебе,
Теперь стихом я говорю.

Нездешней сладостью и горечью
Познанья жгучего отравлен,
Кому Российский космос явлен
Сквозь щель обрушившихся плит;
Он будет нем на шумном сборище
И полн надежд в годину страха,
Он, поднятый из тьмы и праха,
Как собеседник, в Твой Синклит.

Там, в осиянном средоточии,
Неразрушимом, недоступном,
И по блистающим уступам
Миров, готовятся пути
И строят праведные зодчие
Духовный спуск к народам мира —
Вино небесного потира
Эпохам будущим нести.

…Так душу бил озноб познания,
Слепя глаза лиловым, чермным,
И сквозь разъявшийся Infernum[4]
Уже мерцал мне новый слой —
Похожий на воспоминание
О старой жизни с прежним телом,
Как будто кто-то в белом-белом
К лицу склонялся надо мной.

Та белизна была бездушною,
Сухой, слепой, небогомольной,
И странно: стало больно-больно,
Что кончен вещий лабиринт,
Что врач склонился над подушкою,
Что всюду – белизна палаты,
А грудь сдавил, гнетя как латы,
Кровавый, плотный, душный бинт.

Мы на завтрашний день
                        негодуем, и плачем, и ропщем.
Да, он крут, он кровав —
                          день побоищ, день бурь и суда.
Но он дверь, он ступень
                        между будущим братством всеобщим
И гордыней держав,
                     разрушающихся навсегда.
Послезавтрашний день —
                     точно пустоши после потопа:
Станем прочно стопой
                     мы на грунт этих новых веков,
И воздвигнется сень
                     небывалых содружеств Европы,
Всеобъемлющий строй
                     единящихся материков.
Но я вижу другой —
                     день далекий, преемственно третий,
Он ничем не замглен,
                       он не знает ни войн, ни разрух;
Он лазурной дугой
                       голубеет в исходе столетья,
И к нему устремлен,
                       лишь о нем пламенеет мой дух.
Прорастание сморщенных,
                       ныне зимующих всходов,
Теплый ветер, как май,
                       всякий год – и звучней, и полней…
Роза Мира! Сотворчество
                       всех на земле сверхнародов!
О, гряди! поспешай!
                       уврачуй! расцветай! пламеней!

Завершается труд,
            раскрывается вся панорама:
Из невиданных руд
            для постройки извлек я металл,
Плиты слова, как бут,
            обгранил для желанного храма,
Из отесанных груд
            многотонный устой создавал.

Будет ярус другой:
            в нем пространство предстанет огромней;
Будет сфера – с игрой
            золотых полукруглых полос…
Камня хватит: вдали,
            за излучиной каменоломни,
Блеском утра залит
            непочатый гранитный колосс.

Если жизнь и покой
            суждены мне в клокочущем мире,
Я надежной киркой
            глыбы камня от глыб оторву,
И, невзгодам вразрез,
            будет радость все шире и шире
Видеть купол и крест,
            довершаемые наяву.

Мне, слепцу и рабу,
            наважденья ночей расторгая,
Указуя тропу
            к обретенью заоблачных прав,
Все поняв и простив,
            отдала этот труд Всеблагая,
Ослепительный миф —
            свет грядущего – предуказав.

Нет, не зодчим, дворцы
            создающим под солнцем и ветром,
Купола и венцы
            возводя в голубой окоём —
В недрах русской тюрьмы
            я тружусь над таинственным метром

До рассветной каймы
            в тусклооком окошке моем.

Дни скорбей и труда —
            эти грузные, косные годы
Рухнут вниз, как обвал, —
            уже вольные дали видны, —
Никогда, никогда
            не впивал я столь дивной свободы,
Никогда не вдыхал всею грудью такой глубины!

В круг последних мытарств
            я с народом безбрежным вступаю —
Миллионная нить
            в глубине мирового узла…
Сквозь крушение царств
            проведи до заветного края,
Ты, что можешь хранить
            и листок придорожный от зла!

Вы, реки сонные
Да шум сосны, —
Душа бездонная
Моей страны.

Шурша султанами,
Ковыль, пырей
Спят над курганами
Богатырей;

В лесной глуши горя,
Не гаснет сказ
Про доблесть Игоря,
Про чудный Спас.

И сердцу дороги,
Как вещий сон,
Живые шорохи
Былых времен:

Над этой поймою
Костры древлян,
Осины стройные
Сырых полян,

Луна над мелями,
Дурман лугов,
В тумане медленном
Верхи стогов,

Вода текучая
Все прочь и прочь, —
Звезда падучая
В немую ночь.

Леший старый ли, серый волк ли —
Все хоронятся в дебрь и глушь:
Их беседы с людьми умолкли,
Не постигнуть им новых душ,
Душ, сегодня держащих власть,
Чтобы завтра уйти иль пасть.

Но меня приняла Россия
В свое внутреннее жилье;
Чую замыслы потайные
И стремленье, и страсть ее,
И звезду, что взошла в тиши
Непрочтенной ее души.

Только этой звезде покорен,
Только этой звездой богат,
Прорастание древних зёрен
И вселенский грядущий сад
Слышу в шорохе хвойных ваий,
В вольных хорах гусиных стай,

В буйной радости непогоды,
В беззаконной ее гульбе,
И в лучистых очах народа,
И в кромешной его судьбе,
И в ребятах, кто слушать рад
В век каналов про Китеж-град.

И учусь я – сквозь гул машинный,
Говор, ругань, бескрылый смех,
Шорох бабьей возни мышиной,
Спешку графиков, гам потех —
Слушать то, что еще народ
Сам в себе не осознает.

И друзей – не чванливых, грубых,
Но таких, кто мечтой богат,
Не в правленьях ищу, не в клубах
И не в теплом уюте хат,
Но в мерцании встречных глаз,
В недомолвках случайных фраз.

Другие твердят о сегодняшнем дне.
            Пусть! Пусть!
У каждого тлеет – там, в глубине —
            Таинственнейшая грусть.

Про всенародное наше Вчера,
            Про древность я говорю;
Про вечность; про эти вот вечера,
            Про эту зарю;

Про вызревающее в борозде,
            Взрыхленной плугом эпох,
Семя, подобное тихой звезде,
            Но солнечное, как бог.

Не заговорщик я, не бандит, —
            Я вестник другого дня.
А тех, кто сегодняшнему кадит, —
            Достаточно без меня.

Над рекою, в нелюдном предвечерии,
Кочевой уже потрескивал костер,
И туманы, голубые как поверия,
Поднимались с зарастающих озер.

Из-за мыса мелового, по излучине
Огибая отражающийся холм,
С зеленеющими ветками в уключине
Показался приближающийся челн.

И стремительно, и плавно, и таинственно
Чуть серел он в надвигающейся тьме,
И веслом не пошевеливал единственным
Сам Хозяин на изогнутой корме.

Борода иссиня-черная да волосы —
Богатырская лесная красота:
Лишь рубаха полотняная без пояса
Да штаны из домотканого холста.

Этим взором полесовщик и сокольничий
Мог бы хищную окидывать тайгу;
Этой силою двуперстие раскольничье
Утверждалось по скитам на берегу;

Этой вере, этой воле пламенеющей
Покоряются лесные божества,
И сквозь сумерки скользит он – власть имеющий,
Пастырь бора, его жрец, его глава.

И, подбрасывая сучья в пламя дикое,
Я той полночью молился тьме былой —
Вместе с нежитью лесной тысячеликою,
Вместе с горькою и чистою смолой.