Сергей Юрьев - Осколок зеркала (сборник)

Барабана дробь звучала,
Пульс Сенатского плаца.
Было славное начало,
Но без славного конца.

Кто-то вместо поля брани,
Мостовых в крови людской
Оказался под подолом
У графини Трубецкой.

Скрип колес, мосты, заставы,
Место – каждому свое,
Ваша правда – ваше право
Молча праздновать ее.

Жизнь – цепочка лет случайных,
Что со времени возьмешь…
Ваша правда – ваша тайна,
Ваша тайна – ваша ложь.

Отбывая жизни сроки,
Вы в Отечестве своем
Не нашли себе пороков,
Отложили на потом.

По какой такой причине
Прижились вы по домам?
Где вы, мальчики, мужчины…
Некому поверить вам.

Припасли на всякий крайний
Вы одну из страшных доль…
Ваша правда – ваша тайна,
Ваша тайна – ваша боль.

Нет, это сочиняли не поэты,
Всё было проще – колокол пробил,
Когда уже сорвавший голос ветер
На долгий танец волны пригласил.

На мостике то ровном, то покатом
Стоял рыжебородый капитан
И крыл фортуну трехэтажным матом,
Хотя и был по-своему не пьян.

Как тросы, порвались земные путы,
Планета показала небу киль,
И небо с морем кто-то перепутал,
А бог похмелья – он про нас забыл.

В просоленное небо мы свернули,
В недоуменьи мечется компас,
Вот ангелы в почетном карауле
Кого-то ждут, да, видимо, не нас.

До нас им дела нет, и слава богу,
Меняем круто курс – от маяка!
Корма закрыла дышло Козерога,
Бушприт вспорол слепые облака.

На нас спустилась странной благодатью
Судьбы непредсказуемая блажь,
Всевышний удостоил нас проклятья,
Мы снова жизнь берем на абордаж.

Опять спокойный слышишь склянок звон ты,
От важности надулись кливера,
В кольцо нас снова взяли горизонты,
И на поруки – добрые ветра.

Вперед! Покуда флаги не истлеют,
Меридианы в щепы разнося.
Пусть капитаны в ужасе бледнеют,
Вдали завидев наши паруса.

Нам на воде не писаны границы,
Блуждаем в океанах и веках,
Земля предпочитает откреститься
От тех, кто не был принят в облаках.

И мы не одиноки в черном списке –
Религии, идеи, корабли,
Которым век отказывал в приписке
Ко всем портам и неба, и земли.

Нет, это сочинили не поэты,
Нет, мы не миф, не присказка, не сон.
Всем временам даны свои приметы,
Лишь мы одни – примета всех времен.

За старой каменной стеной
Рассветно-розового цвета
Твой город поражен чумой,
Спасенья нет – ты знаешь это.

Не слышно гомона дворов,
Лишь чей-то стон – всё выше, выше…
Из подчинения ветров
Все флюгера на башнях вышли.

Покинем гиблые места,
Хоть это и до слез непросто,
Озлобленная доброта
Куда бессильней доброй злости.

Кто будет бог, а кто пророк,
Не важно… Мы пойдём по жизни
Туда, где нет ещё дорог,
Погрязшие в идеализме.

Что нам терять в судьбе своей…
В отпетом и воспетом мире
Мы не нашли себе цепей,
Не завели себе кумиров.

Пусть наяву не будет снов,
Зато мы будем в отдаленье
От зачумленных городов
С обезумевшим населеньем.

Под небом, расчлененным на куски,
Бредет земля через пространство вброд,
Давно устав от страха и тоски
И ожиданья завтрашних невзгод.

Полнаселенья, головы задрав,
Высматривают что-то в вышине,
И кто-то будет безнадежно прав
В том, что остался верен тишине.

А прочие собьются в тесный круг,
Не пожелав смотреть со стороны,
Как все надежду покупают с рук,
Хотя и с рук дороже госцены.

Мир – как табун безумных лошадей,
Где каждый от отчаянья готов
Надежду пить с ладоней у друзей,
Надежду пить с ладоней у врагов.

И никому отказывать нельзя,
И будет мир надеждой сыт и пьян,
И вязкой тьмой окутает глаза
Чернеющий от копоти туман.

Пусть мир похмельный встанет поутру,
Пусть впору петь не песни, а псалмы,
Мы снова вступим в вечную игру,
Которую придумали не мы.

Снега выпадают, и тают снега,
Рождаются люди, и люди уходят,
Становится тесной любая свобода,
Становится праздной любая тоска.

Войною идут на отцов сыновья,
А старая вера – на новую веру,
Дверными цепочками лязгают двери
За тем, чья правда уж слишком права.

Конечно, молчащие будут правы
В своём необузданном знании меры,
Считая находки, считая потери,
Считая, что нам не сносить головы…

Пусть память в загуле, а время в бегах,
Я чувствую ветер – мы рубим канаты!
И будут восходы, и будут закаты,
Снега выпадают, и тают снега.

Время не бросает нас, а кружит,
Мы не делим ни любовь, ни власть
В спорах бесконечных и ненужных,
В спорах не спасительных для нас.
Пусть не всех нас делает счастливей
Ничего не значащая ложь,
Каждый день по-старому наивен,
Каждый день по-новому хорош.
Слишком поздно или слишком рано
Наши дни являются на свет…
В каждом не загаданном желанье
Спрятан одинаковый ответ.
Память – не в тоске об уходящем…
Пусть уж боль и счастье напоказ
В спорах бесконечных и пьянящих,
В спорах не спасительных для нас.

Есть четыре стены, между ними четыре угла,
Телевизор в углу, в том, где раньше висели иконы,
По-хозяйски расставлены тонкие ножки стола,
И людей толкотня где-то там, далеко под балконом.
Только в мире давно уж нет веры большим городам,
И едва обозначит рассветом домов очертанья,
Мы однажды уйдем к незнакомым пока берегам,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.
Ветер смоет следы наши в серой дорожной пыли
К стародавним, заросшим, забытым людьми переправам,
В край, где жизнь человечью нельзя разменять на рубли,
Где на совесть и честь суета не находит управы.
Мы не знаем молитв, только это как раз не беда,
Восклицаньям вдогонку негромко шуршат причитанья,
И за нашей спиною погасят огни города,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.
Мы оставим пророчества все толкователям снов,
Да о чем говорить, ведь ничто в этом мире не ново,
Но мы вспомним значенье когда-то разменянных слов –
Сотворение мира всегда начиналось со слова.
Начинается день, и в пути мы встречаем восход
Над эпохой, которой никто не придумал названья,
Над прекрасной эпохой, которой конец не придет,
Если только, конечно, не верить ничьим предсказаньям.

Мы уходим в предутренней мгле,
Не читая слепые приметы,
На восход, подаривший земле
Молодую религию света.
И пророки походных колонн
Сочиняют под скрежет тележный
Философию праведных войн,
Философию нежности грешной.
Купол ночи зажжен изнутри,
Горизонт лег последим порогом,
И в огонь сумасшедшей зари
Упирается лента дороги.

Ни болью, ни страхом, ни верой
Меня не изгнать из страны,
Которую памятник серый
Хранит от войны до войны.
Под этой рукой всемогущей,
Умелой и мертвой рукой
Мы строили райские кущи,
Мы строили вечный покой.
И тысячи бронзовых пугал
Не дремлют, никто не забыт
Забвением, загнанным в угол,
Одетым в бетон и гранит.
Над домом дарующих блага
Властителей мыслей и тел –
Кровавые сполохи флага,
Восход вызывающе бел.

В каком-нибудь вестфальском старом замке,
Что помнит первых Штауфенов тени,
Что скуплен на корню каким-то янки,
Шатаются без дела привиденья.
Забыв генеалогию свою,
Они промеж собою выясняют,
Чей дух был в теле внука Барбароссы,
Который на турнире сокрушил
Семь рыцарей английских или датских,
А может – семь племен индейцев сиу,
А может быть – семь русских броненосцев,
Затопленных у острова Цусима,
А кто не верит – может посмотреть.

В каком-то городе провинциальном,
Где к ночи свет в окне – такая редкость,
А фонари на улице побиты
Еще две революции назад,
Бредет подслеповатый караульщик
И вновь кричит: «В Багдаде всё спокойно!»
И лупит колотушкой что есть сил,
Чтоб горожане мирно засыпали,
Поверив, что в Багдаде всё спокойно,
А раз спокойно где-то, то и здесь
Всё может быть спокойно этой ночью.

А где-нибудь в верховьях Амазонки
Затеряно невиданное плато,
Где не был ни ученый, ни солдат,
Ни браконьер, ни пастор, ни чиновник,
Чтобы присвоить имена свои
Ручьям, цветам, деревьям и нагорьям.
И чудища, что здесь пока живут
По странным и невиданным законам,
Признали бы как ровню человека,
Еще не зная привилегий тех,
Что он перед природою имеет.

А на какой-то розовой планете,
Летящей возле голубого солнца,
Не меньше лет отмерив, чем Земля,
За телескопом из хрустальных стекол
В застиранной до серости рубахе
Сидит простоволосый астроном.
Он видит сквозь причудливые стекла
Усталую и юную планету,
Какой-нибудь вестфальский старый замок,
Какой-то городок провинциальный,
Какое-то нехоженое плато
И самого себя каким-то чудом,
Которое ничем не объяснить.

Не объяснить, не вспомнить, не придумать
Того, как держат равновесье мира
Те призраки распроданного замка,
Те жители домов, объятых страхом,
Те чудища нехоженого плато
И даже тот всевидящий старик,
Что телескопом подпирает небо.