Сергей Юрьев - Осколок зеркала (сборник)
Сергей Юрьев - Осколок зеркала (сборник) краткое содержание
Сергей Юрьев
Осколок зеркала (сборник)
© Юрьев С.С., 2014
© ООО «Литературный Совет», 2015
* * *КГБ – против упадничества и нигилизма
Это произошло в те «старые добрые» времена, которые теперь принято именовать «периодом застоя». Литература и прочее искусство на всей территории СССР, тогда ещё не бывшего, находились под неусыпным вниманием партии, правительства и «соответствующих органов».
На дворе стоял 1983 год.
Именно тогда в Ульяновском педагогическом институте возникло литературное объединение «Зеркало» – три студента-литератора и один историк собирались в свободных аудиториях, просто показывали друг другу свои стихи и песни и делились впечатлениями о новинках литературы. Изредка стихи Андрея Бузуева, Андрея Баранова, Владимира Ефремова и Сергея Юрьева публиковались в институтской многотиражке, и они не раз выступали со своими виршами на фестивалях «Студенческая весна», после чего девушки-сокурсницы нередко просили дать им переписать стихи – а это по тем временам была уже почти слава. И несмотря на то, что цензуру никто не отменял, казалось, никто не ущемлял свободы творить. Но, как впоследствии выяснилось, до поры до времени, пока литераторы-самородки не переступили определенную грань… Весной того же 1983 года на очередной встрече «великолепная четверка» решила: пора донести свои произведения до широкой читательской аудитории – издать литературный альманах «Третий сын». Название родилось почти сразу и споров не вызвало, но потребовало разъяснения для среднего читателя. В качестве эпиграфа Владимир Ефремов предложил цитату из трудов исследователя и популяризатора русских народных сказок Елизара Мелетинского: «Иванушка-дурачок глуп, с точки зрения его практичных, эгоистичных, здравомыслящих братьев, но обладает какой-то мудростью, которая в конечном счете дает ему преимущество…»
Поскольку доступ к немногочисленным ксероксам, которые были в то время в Ульяновске, был ограничен, сначала решено было прибегнуть к обыкновенной пишущей машинке – печать через семь копирок по пять раз обеспечила бы тираж в тридцать пять экземпляров. Но вскоре удалось получить доступ к ротатору! Теперь, конечно, мало кто знает, что это за «зверь», а между тем с помощью этой машины размножалась большая часть документов государственных и партийных органов. Сначала текст с помощью пишущей машинки печатался на специальной бумаге – восковке, а потом каким-то хитрым образом типографская краска выдавливалась сквозь нее уже на стандартные листы писчей бумаги. Так можно было получить сотни экземпляров, но было решено благоразумно ограничиться тридцатью двумя – по восемь на брата. Обложку нарисовал Андрей Бузуев, а Сергей Юрьев наделал с нее нужное количество фотокопий.
Конечно, скрывать от читателей свою первую книгу авторы не собирались, но чести увидеть эту библиографическую редкость удостаивались немногие – только ближний круг друзей и, разумеется, подруг. Год прошел относительно спокойно, но весной 1984 года Владимир Ефремов при большом скоплении народа – человек сорок – в городском клубе самодеятельной песни прочел лекцию о писателях-диссидентах Викторе Некрасове, Василии Аксёнове и, разумеется, Александре Солженицине… Рассказал их биографии, сделал обзор произведений.
Люди в сером явились ко всем одновременно! Хотя Андрей Баранов к тому времени уже закончил вуз и служил в армии, Сергей Юрьев прервал обучение и работал художником в одном из конструкторских бюро, а Владимир Ефремов и Андрей Бузуев готовились к сдаче госэкзаменов. «Третий сын» всё-таки попал в поле зрения КГБ – примерно за год до начала горбачевской перестройки.
В конце концов все отделались относительно легко – несколько довольно продолжительных «бесед» в «комнате для посетителей» с капитаном, майором и даже подполковником. Несколько рулонов бумаги с объяснительными «записками», где каждый обозначил свою «принципиальную политическую позицию»: «Против социализма, КПСС и всего советского народа мы ничего не имеем, но нас возмущают отдельные недостатки, которые мы непременно изживем и построим-таки коммунистическое общество». Хуже было то, что пришлось собирать разошедшиеся по друзьям и знакомым экземпляры «Третьего сына». Но, совершенно не сговариваясь между собой, все авторы заявили, что напечатано было экземпляров то ли десять, то ли пятнадцать… Так что в итоге далеко не весь тираж осел в архивах КГБ.
Впрочем, и сами сотрудники грозной спецслужбы понимали или даже знали, что скоро грядут перемены, а сама «спецоперация» была затеяна, как оказалось, в рамках кампании по усилению партийного и комсомольского контроля над молодежью. Чтобы 2 сентября 1984 года первый секретарь Ульяновского обкома КПСС Геннадий Васильевич Колбин мог заявить на посвященном этой кампании заседании партийно-хозяйственного актива: «А там, где ослабевает наше идейное влияние, появляются сорняки безыдейщины. Некоторые студенты «нашли выход» из положения, создали своё объединение «Зеркало» и начали подпольно издавать журнал, помещать в него стихи, наполненные политическим нигилизмом, упадничеством. И ни партком, ни комитет комсомола не дали вовремя принципиальной политической оценки подобному «творчеству».
Впрочем, кагэбэшники сами дали творчеству четырех поэтов «принципиальную политическую оценку». Кроме изъятого альманаха, они потребовали для ознакомления другие рукописи авторов. А возвращая прочитанное, «товарищ майор» попросил оставить ему несколько листков со стихотворениями – для личной библиотеки…
Владимир ТолстойЗеркало
Андрею Тарковскому
В прозрачности бездонной
Живут добро и зло,
В ней, словно на ладони,
Мир, хрупкий, как стекло.
Боюсь – прикосновенье,
И выпадут, звеня,
Осколки от Вселенной,
Осколки от меня.
Судьба тебе наивно
Пророчит черный фрак,
А мир стеклянным ливнем
Уже летит во мрак.
Но в рамках отраженья –
Скольженье детских снов,
В поэзии движенья –
Движение стихов.
И время не рассудит –
Идет за годом год
Переложенье судеб
На музыку забот.
По жилам отраженным
Течет живая кровь…
И мир перерожденный,
И я, живущий вновь.
Оптимистические миниатюры
Услуги, выслуги, заслуги
На мир накинули узду.
Одни идут за вечным плугом,
Другие топчут борозду.
Век неприкаянный и тесный
Лежит на сломанных весах,
И прежде чем Христос воскреснет,
Его распнут на небесах.
Из тысячи истин довольно одной,
А может быть, даже и этого много…
Века исчезают за нашей спиной,
И новое время не помнит былого.
Во всем потакая ослепшей судьбе,
Дороги запутались в гордиев узел.
Какую ж из истин оставить себе
Из тех, что для этого мира – обуза…
Не будет ни похвал, ни воздаяний –
Идем на смерть за крикунами вслед,
Давно уже устав от предсказаний
Грядущих поражений и побед.
Земля тесна, а небо – и подавно,
И пусть бежит испытанная рать,
Себе не доверяя в самом главном –
В уменье жить и в праве умирать.
Ни в радости, ни в грусти нет спасенья
От бесконечной суеты сует,
Но в суматошной сутолоке лет
Порою к нам приходит отрезвленье.
Мы все живем на свете как придется –
У каждого свой враг и свой кумир.
И слава богу – так устроен мир:
Душе всегда отдушина найдется.
Мы шли по кручам, не боясь упасть.
Не били грозным идолам поклоны,
Играли с шулерами в преферанс,
Стрелялись с дуэлянтами в законе.
Пусть против нас – нечестная игра,
Пусть рыли нам заранее могилы,
А мы добра искали от добра
И находили.
Не выживших надежд не перечислить,
Но только вновь – чем дальше, тем больней
Осколки старых одичавших истин
Скребутся в стенки памяти твоей.
Что говорить – потери есть потери,
Но век терпенья – не Великий пост…
Пусть ляжет путь наш испытаньем веры
И верности тому, что не сбылось.
Нам свобода дана от Бога,
С прошлым вечное сводит счеты,
Нас несут по слепой дороге
Перекаты хмельной свободы.
И летят за окном вагонным
Вереницы поселков дачных…
Пересохшие «рубиконы» –
Под закатом, упавшим навзничь.
Не слышен зов охотничьего рога,
Не слышно крика боевой трубы
Там, где живут играющие боги,
Сойдя с пути коварства и борьбы.
Земля и небо не стоят на месте
Под искорками вечных фонарей,
И что с того, коль сложены созвездья
Из мячиков в Божественной Игре.
Какой-то мост над медленной рекой,
Какой-то дом за редким частоколом,
Какой-то мир под крышей голубой,
Какой-то бог в своей привычной роли.
Старинное молчание храня,
Сегодня он горшки оставил в печи
И занят сотворением огня,
Над первой искрой вновь ссутулив плечи.
Эта ночь не закончится вдруг
Пробуждением после рассвета,
В ней предчувствие скорых разлук
И знакомые запахи лета.
В ней усталый и сдержанный смех
И невидящих взглядов сплетенье,
В ней какой-то простительный грех,
На который способны растенья.
Когда расставлены все запятые,
А точки повисли уже над бумагой,
Молчат и святые, и понятые,
Кто с трепетом в сердце молчит, кто с отвагой.
А годы стремительней всё и короче,
Кончается время – являются сроки…
У каждой дороги – по паре обочин,
И где-то конец есть у всякой дороги.
Мы – в земле нераспаханной зерна
