Михаил Лопатто - Сердце ночи

Белел во мраке мягкий снег
В тенистых впадинах обрыва,
И волн размеренный набег
Лизал пески неторопливо.

Безветренная тишина!
Лишь бальной туфельки шуршанье.
И красной выплыла луна,
Позолотив глухое зданье.

Мы так стояли у перил,
И пахло морем и духами.
В санях я нежности не скрыл,
Ее укутавши мехами.

Что б ни случилося, душою не смутись.
Спокоен, строг, смотри в яснеющую высь.

Ты книгу отложил, безмолвен у окна.
Сквозь узкое окно окрестность вдаль видна.

За рощею сквозной уже стада пылят.
Среди стволов берез малиновый закат

Овеян свежестью. Тебе давно знаком
И глинистый обрыв, и тускло-серый дом.

И в деревушке, там, в лощине за рекой
Лохмотья и возня с гармоникой, тоской.

Ты не печалишься. Твоя душа ясна.
В ней золотится мир и неба глубина.

Сквозь узкое окно долина и стада,
И ветерок с реки, и первая звезда.

Заплатано тряпкой окошко,
Невыметен двор и пуст.
В траве разлагается кошка.
Запылен чахлый куст.

Душный полдень. Звонко
Где-то точат косу.
Кричит сизоворонка
В осиновом редком лесу.

В канаве два красных цветочка.
Кузнечик. Синь небес…
Прошла помещица-дочка
С лорнетом и книжкой в лес.

Ботинки густо запылились,
Но сельской негой дышит грудь.
О будь Амандой, Амариллис,
И «Анну Павловну» забудь.

Сегодня — сказка! День на даче,
Непринужденность, молоко,
Гамак и солнце, писк цыплячий
И мебель в стиле рококо.

Закат. За рощей солнце село,
И тени выросли в глазах.
Послушай, как поет в кустах
Не соловей, а Филомела!

Я полон чувств. Я опьянен
Природой, песней, Амариллис…
И лишь соседский граммофон
Поет: «куда вы удалились».

Небо нежно золотится,
Шелестит, темнея, сад.
Рдеют липы, будки, лица,
Рельсы дальние блестят.

И, сменив пиджак на форму,
Вышел, низок и плечист,
На пустынную платформу
Сонно-злой телеграфист.

Струи веющей прохлады
Он вдохнул, фуражку сняв…
Запах розовой помады
И степных сожженных трав.

Декоративно-лунный сад,
Блестит вода, плотина, ива.
Уныло парни голосят
И думают, что так красиво.

Мелькает чей-то силуэт,
И смех придушенный я слышу.
Ах, без любви и счастья нет,
И черный кот полез на крышу.

Как беспокойно. Не усну.
Меня терзает запах пота.
Собака воет на луну,
И громко высморкался кто-то.

С крутых, обманчивых откосов,
В траве нащупывая шаг,
Спустился сгорбленный теософ,
По плечи в зелени, в овраг.

Присел на выжженном пригорке,
Достал с восторгом бутерброд…
Но губы мертвенны и горьки
И жутко черен вялый рот.

В пучках волос свалялась хвоя,
И вся в репейниках спина.
Ах, от природы и покоя
Расчувствовался старина.

Глядит, очки на лоб напялив:
Качнется ветвь; блестит вода.
А вечер дымчат, розов, палев
И невозвратен, как всегда.

Поставил точку. Перечел
С улыбкою самодовольной.
«Освобождение от зол —
Конец сей жизни косной, дольной…»

Кряхтя, снимает воротник,
Кладет в стакан вставные зубы.
На лысине играет блик,
Дрожат морщинистые губы.

Глотает капли… Не уснуть…
Перебирает год за годом.
Давно ль?.. И нарастает жуть
В углу за стареньким комодом.

Марсианин, больной и серый,
Склонил свой ватный лик.
Зазывая в лунные сферы,
Лепетал его косный язык.

За стеной куковала кукушка,
И пробило четыре, звеня…
Марсианин зарылся в подушку,
Грустно взглянув на меня.

Убоги поля,
Покрытые бурой щетиной.
Разрытая пахнет земля,
И ветер гудит над равниной.

Скупая тоска
Повисла над далью лиловой,
И тупо идут облака
К окраине неба багровой.

О горечь больных размышлений,
Часы от заката до сна!
В углу собираются тени.
Камин. Тишина.

Камин горит. А за окном
Мороз и солнце. Свет и тени.
Оледенелый тих наш дом,
Приют цветов, тепла и лени.

По вечерам раскрыт рояль,
Звучат старинные романсы, —
Их беспечальная печаль,
Меланхоличные кадансы.

На полированном столе
Среди романов Вальтер Скотта —
Кувшин и рюмки. На стекле —
Узор со стертой позолотой.

И золотые пузырьки
Блестят в бокале запотелом,
И со стены горят зрачки
Красивой дамы с белым телом.

Рояль звенит: «Так много дней,
А ты придешь ли, милый, дальний?»
Аккорды глуше и нежней,
А на душе — все беспечальней.

Вы помните осенних дней
Ночную жизнь, огни, туманность,
Вдвоем блужданий долгих странность
В жемчужном блеске фонарей,
Когда, подняв воротники,
В кинематограф шли порою,
И Асты Нильсен худобою
Пленялись, чувству вопреки?
Тепло, стрекочет аппарат,
Бренчит рояль, мелькает лента, —
На смену драме — вид Сорренто,
И яхты воду бороздят.

Вы помните мою «Марьет»
И ваши дикие поэмы,
Вино «нюи» и кризантемы,
А кто не помнит ваш берет?
Напомнить многое хочу
Я из того, что вам знакомо.
Извозчик, стой! Ну вот и дома.
Не беспокойтесь. Я плачу.

Всю ночь вдвоем бродили мы
В сиянье фонарей,
С больной тоской — достигнуть тьмы,
О, только тьмы скорей!

В круги слепящей белизны
Вступали мы вдвоем,
И в мутном небе диск луны
Казался фонарем.

Тупик и глухой палисадник,
А конь задыхается сзади,
И мечется бронзовый всадник.
Дрожа, припадаю к ограде.

И вот озираюсь с тоскою.
Пустынно. Вода. Корабли.
С холодною, черной Невою
Там сходится море вдали.

Как прежде ты на фоне дней
Уже не кажешься прекрасной.
Ты стала близкою и ясной,
И я люблю тебя нежней,
Как дождь, туман, часы труда,
С моей тоской однообразной,
Какой-то вялою и праздной
Привязанностью навсегда.