Борис Чичибабин - Стихотворения
Иной венец, иную честь, Твардовский, сам себе избрал ты, затем чтоб нам хоть слово правды по-русски выпало прочесть.
Узнал, сердечный, каковы плоды, что муза пожинала. Еще лады, что без журнала. Другой уйдет без головы.
Ты слег, о чуде не моля, за все свершенное в ответе... О, есть ли где-нибудь на свете Россия - родина моя?
И если жив еще народ, то почему его не слышно и почему во лжи облыжной молчит, дерьма набравши в рот?
Ведь одного его любя, превыше всяких мер и правил, ты в рифмы Теркина оправил, как сердце вынул из себя.
И в зимний пасмурный денек, устав от жизни многотрудной, лежишь на тризне малолюдной, как жил при жизни одинок.
Бесстыдство смотрит с торжеством. Земля твой прах сыновний примет, а там Маршак тебя обнимет, Голубчик,- скажет,- с Рождеством!..
До кома в горле жаль того нам, кто был эпохи эталоном и вот, унижен, слеп и наг, лежал в гробу при орденах,
но с голодом неутоленным,на отпеванье потаенном, куда пускали по талонам на воровских похоронах.
1971
ЗАЩИТА ПОЭТА
И средь детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
А. С. Пушкин
С детских лет избегающий драк, чтящий свет от лампад одиноких, я - поэт. Мое имя - дурак. И бездельник, по мнению многих.
Тяжек труд мне и сладостен грех, век мой в скорби и праздности прожит, но, чтоб я был ничтожнее всех, в том и гений быть правым не может.
И хоть я из тех самых зануд, но, за что-то святое жалея, есть мне чудо, что Лилей зовут, с кем спасеннее всех на земле я.
Я - поэт, и мой воздух - тоска, можно ль выжить, о ней не поведав? Пустомель - что у моря песка, но как мало у мира поэтов.
Пусть не мед - языками молоть, на пегасиках ловких проискав под казенной уздой, но Господь возвещает устами пророков.
И, томим суетою сует и как Бога зовя вдохновенье, я клянусь, что не может поэт быть ничтожным хотя б на мгновенье.
Соловей за хвалой не блестит. Улыбнись на бесхитростность птичью. Надо все-таки выпить за стыд, и пора приучаться к величью.
Светлый рыцарь и верный пророк, я пронизан молчанья лучами. Мне опорою Пушкин и Блок. Не равняйте меня с рифмачами.
Пусть я ветрен и робок в миру, телом немощен, в куче бессмыслен, но, когда я от горя умру, буду к лику святых сопричислен.
Я - поэт. Этим сказано все. Я из времени в Вечность отпущен. Да пройду я босой, как Бас?, по лугам, стрекозино поющим.
И, как много столетий назад, просветлев при божественном кличе, да пройду я, как Данте, сквозь ад и увижу в раю Беатриче.
И с возлюбленной взмою в зенит, и от губ отрешенное слово в воскрешенных сердцах зазвенит до скончания века земного.
1971
"""" x x x
Больная черепаха ползучая эпоха, смотри: я - горстка праха, и разве это плохо?
Я жил на белом свете и даже был поэтом,попавши к миру в сети, раскаиваюсь в этом.
Давным-давно когда-то под песни воровские я в звании солдата бродяжил по России.
Весь тутошний, как Пушкин или Василий Теркин, я слушал клеп кукушкин и верил птичьим толкам.
Я - жрец лесных религий, мне труд - одна морока, по мне, и Петр Великий не выше скомороха.
Как мало был я добрым хоть с мамой, хоть с любимой, за что и бит по ребрам судьбиной, как дубиной.
В моей дневной одышке, в моей ночи бессонной мне вечно снятся вышки над лагерною зоной.
Не верю в то, что руссы любили и дерзали. Одни врали и трусы живут в моей державе.
В ней от рожденья каждый железной ложью мечен, а кто измучен жаждой, тому напиться нечем.
Вот и моя жаровней рассыпалась по рощам. Безлюдно и черно в ней, как в городе полнощном.
Юродивый, горбатенький, стучусь по белу свету зову народ мой батенькой, а мне ответа нету.
От вашей лжи и люти до смерти не избавлен, не вспоминайте, люди, что я был Чичибабин.
Уже не быть мне Борькой, не целоваться с Лилькой, опохмеляюсь горькой. Закусываю килькой.
1969
СУДАКСКИЕ ЭЛЕГИИ
2
Настой на снах в пустынном Судаке... Мне с той землей не быть накоротке, она любима, но не богоданна. Алчак-Кая, Солхат, Бахчисарай... Я понял там, чем стал Господень рай после изгнанья Евы и Адама.
Как непристойно Крыму без татар. Шашлычных углей лакомый угар, заросших кладбищ надписи резные, облезлый ослик, движущий арбу, верблюжесть гор с кустами на горбу, и все кругом - такая не Россия.
Я проходил по выжженным степям и припадал к возвышенным стопам кремнистых чудищ, див кудлатоспинных. Везде, как воздух, чуялся Восток пастух без стада, светел и жесток, одетый в рвань, но с посохом в рубинах.
Который раз, не ведая зачем я поднимался лесом на Перчем, где прах мечей в скупые недра вложен, где с высоты Георгия монах смотрел на горы в складках и тенях, что рисовал Максимильян Волошин.
Буддийский поп, украинский паныч, в Москве француз, во Франции москвич, на стержне жизни мастер на все руки, он свил гнездо в трагическом Крыму, чтоб днем и ночью сердце рвал ему стоперстый вопль окаменелой муки.
На облаках бы - в синий Коктебель. Да у меня в России колыбель и не дано родиться по заказу, и не пойму, хотя и не кляну, зачем я эту горькую страну ношу в крови как сладкую заразу.
О, нет беды кромешней и черней, когда надежда сыплется с корней в соленый сахар мраморных расселин, и только сердцу снится по утрам угрюмый мыс, как бы индийский храм, слетающий в голубизну и зелень...
Когда, устав от жизни деловой, упав на стол дурною головой, забьюсь с питвом в какой-нибудь клоповник, да озарит печаль моих поэм полынный свет, покинутый Эдем над синим морем розовый шиповник.
1974
x x x
Между печалью и ничем мы выбрали печаль. И спросит кто-нибудь зачем?, а кто-то скажет жаль.
И то ли чернь, а то ли знать, смеясь, махнет рукой. А нам не время объяснять и думать про покой.
Нас в мире горсть на сотни лет, на тысячу земель, и в нас не меркнет горний свет, не сякнет Божий хмель.
Нам - как дышать,- приняв печать гонений и разлук,огнем на искру отвечать и музыкой - на звук.
И обреченностью кресту, и горечью питья мы искупаем суету и грубость бытия.
Мы оставляем души здесь, чтоб некогда Господь простил нам творческую спесь и ропщущую плоть.
И нам идти, идти, идти, пока стучат сердца, и знать, что нету у пути ни меры, ни конца.
Когда к нам ангелы прильнут, лаская тишиной, мы лишь на несколько минут забудемся душой.
И снова - за листы поэм, за кисти, за рояль,между печалью и ничем избравшие печаль.
1977
"""" ПРИЗНАНИЕ
Зима шуршит снежком по золотым аллейкам, надежно хороня земную черноту, и по тому снежку идет Шолом-Алейхем с усмешечкой, в очках, с оскоминкой во рту.
В провидческой тоске, сорочьих сборищ мимо, в последний раз идет по родине своей,а мне на той земле до мук необъяснимо, откуда я пришел, зачем живу на ней.
Смущаясь и таясь, как будто я обманщик, у холода и тьмы о солнышке молю, и все мне снится сон, что я еврейский мальчик, и в этом русском сне я прожил жизнь мою.
Мосты мои висят, беспомощны и шатки уйти бы от греха, забыться бы на миг!.. Отрушиваю снег с невыносимой шапки и попадаю в круг друзей глухонемых.
В душе моей поют сиротские соборы, и белый снег метет меж сосен и берез, но те кого люблю, на приговоры скоры и грозный суд вершат не в шутку, а всерьез.
О, нам хотя б на грош смиренья и печали, безгневной тишины, безревностной любви! Мы смыслом изошли, мы духом обнищали, и жизнь у нас на лжи, а храмы - на крови
Мы рушим на века - и лишь на годы строим, мы давимся в гробах, а Божий мир широк. Игра не стоит свеч, и грустно быть героем, ни Богу, ни себе не в радость и не впрок.
А я один из тех, кто ведает и мямлит и напрягает слух пред мировым концом. Пока я вижу сны, еще я добрый Гамлет, но шпагу обнажу - и стану мертвецом.
Я на ветру продрог, я в оттепели вымок, заплутавшись в лесу, почуявши дымок, в кругу моих друзей, меж близких и любимых, о как я одинок! О как я одинок!
За прожитую жизнь у всех прошу прощенья и улыбаюсь всем, и плачу обо всех но как боится стих небратского прочтенья, как страшен для него ошибочный успех...
Уйдет вода из рек, и птиц не станет певчих, и окаянной тьмой затмится белый свет. Но попусту звенит дурацкий мой бубенчик о нищете мирской, о суете сует.
Уйдет вода из рек, и льды вернутся снова, и станет плотью тень, и оборвется нить. О как нас Бог зовет! А мы не слышим зова. И в мире ничего нельзя переменить.
Когда за мной придут, мы снова будем квиты. Ведь на земле никто ни в чем не виноват. А все ж мы все на ней одной виной повиты, и всем нам суждена одна дорога в ад.
1980
x x x
Ежевечерне я в своей молитве вверяю Богу душу и не знаю, проснусь с утра или ее на лифте опустят в ад или поднимут к раю.
Последнее совсем невероятно: я весь из фраз и верю больше фразам, чем бытию, мои грехи и пятна видны и невооруженным глазом.
Я все приму, на солнышке оттаяв, нет ни одной обиды незабытой; но Судный час, о чем смолчал Бердяев, встречать с виной страшнее, чем с обидой.
Как больно стать навеки виноватым, неискупимо и невозмещенно, перед сестрою или перед братом,к ним не дойдет и стон из бездны черной.
