Роберт Фрост - Неизбранная дорога

Дом, где я в юности бывал,
Был как болото при луне.
Там до рассвета мне сиял
Лица девичьего овал
Огнем блуждающим в окне.

Чего там только не росло!
И каждый цвет там был живым,
И сквозь оконное стекло
Мерцанье в комнаты текло.
И было не войти двоим,

А лишь по одному, во тьме.
Но приходили что ни ночь,
Болтая в общей кутерьме
О том, что вечно на уме,
И том, что вынести невмочь.

И звезды делались бледны,
В такую даль спеша уплыть,
Где птицы и цветы равны,
Где спят - пока не рождены, -
Где их никак не различить.

Вот почему я знаю сам,
Что значат песнь и аромат,
И это знанье передам.
О нет, не зря бывал я там,
Внимал я там всему подряд.

В лесах скитался я, и песнь мою
Подхватывал и прятал листопад,
И ты пришла (так сны мои гласят)
И встала там, у леса на краю,
Но не пришла туда, где я стою,
Хоть не решалась повернуть назад.
"Пойти за ним куда глаза глядят?
Пусть сам заметит милую свою".

И здесь же, рядом, тень в кругу теней,
Среди деревьев, в темном их ряду,
Застыл я, зная: молча мне больней,
Но не окликну, не скажу, что жду.
Одно страданье здесь, в лесу, со мной,
А ты - порука тишины лесной.

Настолько им сделалось не до нас, -
Ибо мы спутали их орбиты, -
Что мы сидели вдвоем подчас,
Не поднимая смятенных глаз,
Делая вид, что никем не забыты.

Уставший от деревьев и лесов,
Уйду к стадам в предгорье луговое,
Где свежий запах можжевельной хвои
Витает в дымке утренних часов.
Смотрю с крутого склона на дома,
Невидимый, лежу в траве пахучей,
А взгляд скользит по молчаливой круче
Кладбищенского дальнего холма.

В конце концов наскучат мне живые
И мертвые, - я отвернусь, и зной
Обдаст меня удушливой волной,
Дыханьем жгу соцветья полевые,
Приглядываюсь тихо к муравью
И запахи земные узнаю.

Когда у дома высох пруд,
Пошли мы по воду с ведром,
Пошли, прослышав о ручье,
Пошли искать его кругом.

Как на прогулку, мы пошли
(Невинная, однако, ложь),
За нашим лугом был наш лес,
Был вечер зябок, но хорош.

Полюбоваться на луну
Нас призывал осенний лес
(Ни ветра не было, ни птиц
Среди безлиственных древес).

Но, очутившись там, в лесу,
Мы вдруг, как гномы в час ночной,
Решили в прятки поиграть
С нерасторопною луной.

Она, понятно, нас нашла
В тени полуночных ветвей.
Но раньше, в нашей тишине,
Мы вдруг услышали ручей.

Он был совсем недалеко,
Он не таил свое добро,
И брызги были - жемчуга,
И воды были - серебро.

Мы спрятались за блеском строк,
В стихах нашли себе приют, -
Но сколько страхов и тревог,
Пока нас люди не найдут!

Сперва мы новое творим
И непривычное совсем,
Потом - все проще говорим,
Лишь было бы понятно всем.

Как в прятках нашей детворы,
Как в тайнах нашего Творца, -
Чтобы не выйти из игры,
Нельзя таиться без конца!

Я на покос пришел в начале дня
За тем, кто тут работал до меня.

Он луг скосил по утренней росе,
Поблескивавшей на его косе.

Я взглядом поискал его, да зря -
Нигде не видно было косаря.

Ушел косарь, а мне, как и ему,
Работать предстояло одному.

"У каждого всегда своя забота,
Пусть даже вместе делается что-то!"

Лишь я подумал это, из-под ног
Стремительно метнулся мотылек

И полетел, оправясь от испуга,
Вчерашние цветы искать по лугу.

Он облетал его за кругом круг,
Не узнавая оголенный луг,

Потом внезапно скрылся вдалеке,
И я почти забыл о мотыльке.

Я сено ворошил. Но вдруг привлек
Опять мое вниманье мотылек.

Он над ручьем порхал, где у воды
Я разглядел чудесные цветы.

Цветочный островок с его красой
Был почему-то пощажен косой,

Хотя цветы, по-видимому, спас
Косарь не для кого-нибудь из нас.

Он просто пожалел их от души,
Так они утром были хороши.

Но, что бы ни подумал он при этом,
Они остались дружеским приветом,

И я услышал пенье птиц в лесу,
И рядом его звонкую косу,

И не один я был в глуши лесной,
А друг работал сообща со мной,

С которым вместе можно отдохнуть,
Поговорить в тени о чем-нибудь.

Я только что совсем его не знал,
Но он понятен мне и близок стал.

"Ведь всякий труд есть общая работа,
Пусть даже порознь делается что-то!"

Вышел Пан из глухих лесов,
Сединою одетый мхов,
Страхолюден, космат, суров, -
Вышел старый полюбоваться
Миром, где лишь леса теснятся.

Вышел в вольную высоту.
Вышел, флейту поднес ко рту,
Края жалкую наготу,
Где нигде ни огня, ни крова,
Озирая во мгле багровой.

Мир по нраву ему - пустой,
Где лишь вепря свирепый вой
Кратким летом в траве густой,
Да мальчишки играют в прятки,
Знать не зная лесной загадки.

Всюду в мире - другой уклад.
Флейта пела на старый лад,
Ибо шуток младых дриад,
Плача сойки, тоски шакала,
Чтобы песню вести, - хватало.

Но меняются времена.
Отступается старина.
Вот и флейта - теперь она
С ветром яростью не поспорит,
Ветерка теперь не оборет.

Ведь языческий сгинул дух.
Новый мир к старым песням глух.
Пан пал наземь, и взор потух;
Смял последний цветок рукою...
Петь? О чем же? Здесь все чужое!

То было в густой первозданности леса.
Я знал, что не богом она создана.
Я шел по следам окаянного беса,
Выслеживал беса в лесу дотемна.
И вдруг я услышал - услышал такое,
Что долгие годы не знаю покоя.

Не спереди звук доносился, а сзади -
Утробное бульканье из-под древес.
Забывчив и заспан, в похабном наряде,
Со смехом из лужи своей вылез бес,
С век грязь он соскреб - и мгновенно
я понял,
Что он меня вспомнил, заметил и пронял.

Вовек не забуду я этого смеха:
Ловец стал добычей - вот бесу потеха.
Я прянул - ему показать поскорей,
Мол, что-то ищу (не его!) меж ветвей,
А он меня принял за тень или эхо -
И пал я, пристыженный, возле корней.

Закрой окно, чтоб онемела даль.
Деревья гнутся, не ропща, - а ты?
Не стало птиц, и если в том - печаль, -
В нем распознать сумей свои черты.

Весной болото снова зацветет,
Весной вернется птичья кутерьма.
Закрой окно, не слушай, как метет,
Чтоб лучше видеть, как грядет зима.

С тенистых крон летит листва!
Осенней выхвачена хваткой,
Спешит земную наготу
Облечь коричневой перчаткой.

И прежде чем вернется вверх
И мир одарит новой тенью.
Листва лежит мертвым-мертва
В тяжелом мраке погребенья.

Но не навеки этот мрак.
Цветы прорвут покров из листьев,
Себе - и им! - путь вверх расчистив.
В мирах - не знаю, в нашем - так!