Владимир Марков - Кенозёры

Мне грустно в этом мире стало,
Душа любить и жить устала.
Один в пустынях я брожу
И в небо синее гляжу.
Друзья уходят друг за другом,
Года летят, как кони лугом.
Бегут года всё по наклонной,
Как по дорожке похоронной.
Звенят в ушах былые песни,
А новые не интересны.
Я напеваю то, что знаю.
Один на облаке летаю.
Я вспоминаю всё былое,
Когда нас в мире было двое.
Один в пустынях я брожу
И в небо синее гляжу.

В дому моём ни пьянки, ни скандала,
Ни солнца, ни улыбок, ни стихов,
Ни радости, ни песен, как бывало
Когда-то в этих стенах четырёх.
Чужие женщины сюда не ходят,
И не идут старинные друзья.
И не звучит твой голос: «Ой, Володя,
Скажи ещё, как любишь ты меня…»

Мокрый ветер, липкий снег,
Гибнет в поле человек.
Ни дороги, ни тропы,
Ни дымочка из трубы.
Горизонт — сплошная мгла,
Вьюга тропки замела.
Ног не чуя под собой,
Человек бредёт домой.
Человек, как волк, устал,
Поднялся на перевал.
Впереди опять ни зги,
Боже правый, помоги!
Солнца нет над головой,
Хоть заплачь, а хоть завой.
Съел последний хлеба кус,
Подкрутил намокший ус,
Затянул конец ремня
И, крестом лоб осеня,
Снова двинулся вперёд,
Веря в то, что он дойдёт,
Как бы ни мела пурга,
До родного очага.
На земле растает снег —
Не погибнет человек.

Я тебя увезу в деревушку,
Там дышать человеку легко.
Будем жить мы в рыбацкой избушке
От подруг и друзей далеко.
И под сенью туманного утра
Мы по озеру вдаль уплывём,
Чтобы ликом зари златокудрой
Любоваться с тобою вдвоём.
Наши удочки и самоловы
Нам подарят богатый улов.
Ты не хмурь свои чёрные брови,
Я пока что молчу про любовь.
Мы костёр разожжём, сварим ушку,
Посидим в тишине у огня.
Ты поедешь со мной в деревушку?
Или только проводишь меня?

А смерть, она придёт без стука
Однажды — вот какая штука —
Уложит в гроб.
И кто-то очень виноватый,
К тебе любовию объятый,
Твой поцелует лоб.
Как грустно жить на свете белом…
Придут друзья проститься с телом,
Навеки, друг, с тобой.
И кто-нибудь напишет оду,
Расскажет русскому народу,
Кто ты такой!
Пока ты жив, забудь об этом,
Ведь ты не зря рождён поэтом.
Пусть горек твой удел…
Смотри — земля в весеннем цвете!
И бродят войны по планете…
Так много дел…

Продавщицы курят сигареты
На крылечке лавки «Книголюб».
Из окна на них глядят поэты
Лермонтов, Есенин, Сологуб.
Им бы тоже покурить немножко
И откашлять вековую пыль,
Выскочить на улицу с обложки,
Чтобы в книжный не попасть утиль.
Покупатель стороной обходит
Мастеров давно минувших лет.
Даже у Высоцкого Володи
Уж не тот, не тот авторитет.
А Некрасов, а Щедрин, а Гоголь,
Вас-то кто с базара понесёт?
Зарастает лебедой дорога,
Где хлеба росли — шумит осот.
Люди книжек не читают вовсе.
Кто для них Шукшин? А кто Рубцов?
Снимут с полки, полистают — бросят,
Будто плюнут автору в лицо.
И куда помчалась ты, эпоха?
Словно конь — под пьяным седоком…
Ведь без Пушкина, без Тютчева и Блока,
Без поэтов мы не проживём!

Ударение, ударение
Вызывает вдруг сомнение?
Кто-то звонит — не звонит,
Тут душа моя болит.
И ударному я слогу
Оказать готов подмогу,
Чтобы простенький стишок
Всем в сомнении помог.
…Мне звонят вторые сутки
Перепёлочки и утки.
Волк звонит, медведь звонит,
Что-то тетерев бубнит.
Трое маленьких козлят
Непрерывно мне звонят.
В трубку с писком лезет мышь.
Ты-то, мышь, зачем звонишь?
Наконец, сова звонит,
Потерявши всякий стыд:
— Между часом и семью
Завтра снова позвоню!

Детей своих ждёт в гости мама.
От них ни вести, ни письма.
Пред ликами Святого храма
Стоит со свечкою она.
Своим заблудшим в мире деткам
Прощенья просит у святых
И нищим подаёт монетки
С доходов мизерных своих.
Она богатств не накопила,
А час заката недалёк.
Наступит он, и у могилы
Заплачут дочка и сынок.
Простятся с мамою своею
На сельском кладбище, в углу,
И слёзно детки пожалеют,
Что мать оставили одну.
А над деревней солнце встанет,
Всё озарив своим огнём,
И только лучиком заглянет
В пустой, забытый мамин дом.

Страна моя, ты — лошадь ломовая,
Стожильная, с характером упрямым.
В карете кучер пьяный, восседая,
Тебя кнутом всё гонит по ухабам.
А рядом с ним — бездельники и воры,
Хмельные перевёртыши — лакеи,
И морды их, как будто помидоры,
И пиджаки — знамён иных краснее.
Страна моя, ты голодна, раздета,
Как нищенка — у пропасти могилы.
Ты милостыню просишь у соседа,
Которого сама вчера кормила.
Твои князья гуляют на Канарах,
Устав от ежедневного разбоя.
А ты, как девка, корчишься на нарах,
Насильников кляня и волком воя.
Ты Бога призываешь на защиту,
Со всей великою Небесной Ратью.
И каждый день хоронишь ты убитых
В войне, идущей между кровных братьев.

Ты уснула. Мне опять не спится.
За окном куражится, как зверь,
Бьётся в стёкла полуночной птицей
Гостья запоздалая — метель.
Слышу я: там шорохи и звуки
Бродят, спотыкаясь в темноте,
И свои невидимые руки
Сквозь окно протягивают мне.
И свои невидимые лица
Корчат исступлённо надо мной…
Пусть тебе хорош ее приснится
В эту ночь за нас двоих с тобой.

Мне часто снятся белые сны:
Дорога, резное крыльцо…
Я вижу отца у высокой сосны.
Задумчивое лицо…

Мы рядом стоим. Мы оба белы.
Молчи, моё сердце, молчи!
Неужто не брызнут, как звёзды, из мглы
Солнечные лучи.

И я околдован тем белым сном.
Отцовская седина, —
Как ни один истории том,
Справедлива она.

Когда обжигала каждая пядь
Отбитой с боем земли,
Глядишь, у того седая прядь,
А тот берёт костыли.

Промчался и сгинул огненный вихрь,
И время идёт вразбег.
Живёт среди нас немало седых,
Спасших двадцатый век.

Не все они носят ордена,
Достойные высших наград…
А есть фальшивая седина,
Модная, говорят.

Её наводит за пять минут
Не порох, не сталь, не свинец,
Не смертной атаки упорный труд,
А парикмахер-спец.

…В белом сне белеет река,
Белою тьмой темно.
И только пробитое знамя полка
Всегда красным-красно.

Без единого взрыва, выстрела
В гости ходит пора военная.
Пожелтела бумага, выцвела,
Как на камне пластинка медная,

Как на камне мрамора светлого,
И дождём, и слезами омы того…
Та бумага — письмо заветное
От живого, не от убитого…

Руки вытерла фартуком ситцевым
И заплакала, кстати, не кстати ли?
Треугольник подбитой птицею
На ладони лежит у матери…