Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

Деревню разбомбили самолеты,
Облили землю ливнем из металла.
Я был в землянке, а неподалеку
Испуганная девочка лежала.

Объятые землей, огнем и прахом,
Мы замерли в землянке, как в могиле,
Ее глаза, наполненные страхом,
«О, помогите мне!» — меня молили.

Снаряд ударил в реку, поднял брызги,
Осколки с грязью по земле хлестнули,
И петушиный крик раздался близко
И тут же замер в грохоте и в гуле.

Ребенок плакал: «Помогите, дядя!»
Он трепетал, как слабое растенье,
И, в детские глаза-озера глядя,
Я ниоткуда не видал спасенья.

Ребенок плакал: «Дядя, помогите!»
А чем помочь, когда в землянке душной,
Как погребенный заживо в могиле,
Лежишь распластанный и безоружный?

И я подумал: расскажу ей сказку,
Которая кончается счастливо,
Но всё забыл — начало и развязку,
Когда снаряд обрушился на иву.

Вокруг стояли крики и стенанья,
А мы полузарыты, как в могиле…
О, это неизбывное страданье
И детский шепот: «Дядя, помогите!»

Под ливнем пуль, под грохотом бомбежки
Я был не в силах к сказке возвратиться…
Прошли года. Все стежки и дорожки
Позаросли,
А этот плач всё длится.

Где б ни был я — в горах или в долине,
Брожу в полях, ромашки обрываю,
Но этот плач в моих ушах поныне,
Я этот плач нигде не забываю.

Фиалки расцветают на Мтацминде,
Сползает снег с усталого нагорья.
А я всё слышу: «Дядя, помогите!»
И раны открываются от горя.

Кто сказал, что будто бы мала
моя отчизна, Картли дорогая,
что словно малый диск она легла?
Кто выдумал: мала земля родная?

А ну, поставь-ка скалы сверху скал.
В их серебре, в туманной пене,
орлиных крыльев у виска
послушай-ка и трубный крик оленей.

И крепостей на всех вершинах мощь
измерь-ка мастера глазами,
все собери ты краски наших рощ,
их в тьме времен уже сиявший пламень.

Измерь-ка крылья ураганов гор,
ущельями зажатых и ревущих,
измерь-ка рек клокочущий костер,
льды купола, вонзившиеся в тучи.

Рукою, что в бою закалена,
коснись ворот Дербентских, взятых в сече,
тогда откроется она —
моей отчизны бесконечность!

Кто сказал, что будто бы мала
моя отчизна, Картли дорогая,
что словно малый диск она легла?
Кто выдумал: мала земля родная?

Тает утренней дымки завеса
и лучи простирает восток
там, где волны в теснине ЗАГЭСа
создают электрический ток.

Мцхет Арагвой обвит и Курою…
Где б я ни был, рассветной порой,
лишь глаза на мгновенье закрою,
вижу — Ленин стоит над Курой.

Вижу — Ленин стоит над волнами,
озирая земли торжество,
и листва Зедазени, как знамя,
за плечами шумит у него.

Смотрит пристально он с пьедестала,
как цветут берега над водой
там, где прежде волна клокотала,
в белой кипени, в пене седой.

Пробудились деревья во Мцхете
в чистом цвете живого луча,
и сверкнул этот луч на рассвете,
словно мысль над челом Ильича.

И красою увенчаны строгой
гордых скал вековые верхи,
где Военно-Грузинской дорогой
Пушкин шел, сочиняя стихи.

Где ветра возносили впервые
над снегами нагорий седых
сочиненный поэтом России
воспевающий Грузию стих.

И прекрасен рассветной порою
гор Кавказа незыблемый строй.
Там, где Ленин стоит над Курою,
загорается свет над Курой.

Этот свет величав и нетленен
в нашей жизни, в трудах и в бою.
И меж всеми народами Ленин
делит светлую мудрость свою.

Бывает, мнится, что из мглы времен
Я выехал однажды на коне.
Был долгим путь. Но потрудился он,
Чтоб современность стала ясной мне.

Глядят в меня прошедшие века,
Чтоб наши дни узнать сквозь сумрак злой…
Ковш держит материнская рука,
Наполненный слезами и землей.

Весь лик ее морщинами пробит.
Кахетию оплакивает мать.
О Гванце безутешная скорбит,
Ресницы разучившись подымать.

Но над Казбеком рассвело уже.
К его вершинам рвусь я издали.
И слезы материнские в ковше,
Как розы, встрепенувшись, зацвели.

Тех слез горячих ножевая боль
Доспехи накаляла добела,
Земле грузинской сохранила соль,
Под плиты к мертвым ветер принесла…

Смотри же, мать! Счастливую звезду
Твой сын любимый держит над судьбой.
Ты счастлива. Светло в твоем саду.
Позволь на землю пасть мне пред тобой!

Сними лечаки траур с головы.
Остались беды за спиной в ночи.
Пусть седина под платом синевы
Трепещет, как рассветные лучи.

Не нахожу достойных слов любви.
Твои следы целую я в пути.
О мать моя! Народ благослови!
Грядущие дороги освети!

Чтоб свет твоих неувядавших роз
За рубежи струился. И еще —
Чтоб сердце, не страшащееся гроз,
Во все века стучало горячо.

Пора сенокоса — и косу я правлю,
зарей серебрю и подругу зову,
зову тебя, жизнь, заклинаю и славлю —
приди! Для тебя расстилаю траву.

Дай силы на труд до соленого пота,
с корзинами, полными туты, приди,
со мной поделись повседневной заботой
и сон подари у тебя на груди.

А помнишь — мне засуха кости крушила,
но всё ж целину подымал я весной?
С шестой пятилеткой души легкокрылой,
как с песней, теперь возвращаюсь домой.

Мой долг — эту сталь заострить на точиле
мечты и до блеска зари довести.
О, только б теснее меня обхватили
объятья твои! Подойди! Обхвати!

И если я в поле прилягу на камни,
окликни меня, разбуди, не жалей,
молю: будь и в старости ясно видна мне,
как в пору зари отгоревшей моей.

Влюбленное сердце безумно и жадно, —
возьми его, милая, не прекословь,
сожми; пусть прольется, как сок виноградный,
на нивы грузинские жаркая кровь.

Как пьяно пахнет это сено!
В его росе твои колена.
Иди ко мне!
Скорей иди!
Забудь всё прошлое мгновенно.
Меня не думать убеди.
И сладостно и откровенно
в цветы и сено упади!

Швырни пахучей горстью тута,
глазами темными маня.
С тобой не будет мне уюта.
Ты как восстание,
как смута.
Ты — моя сладкая минута
и вечность горькая моя!

Меня и засухой пытало,
меня и голодом шатало,
но снисхожденья не прошу.
И раз пора косить настала,
мне быть усталым не пристало!
Ты погляди, как я кошу!

Стирая добрый пот обильный,
я, молодой,
                   большой и сильный,
свою косу точу не зря.
Так помоги, брусок точильный,
чтобы горела,
как заря!

Любимая,
навстречу вышли
к тебе и яблони и вишни,
и просьба всей моей души:
как гроздь,
ты сердце мое выжми,
потом еще немного выжди
и, запрокинув,
осуши!