Николай Краснов - Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне
— Знаешь, о чем я думаю, лейтенант? — грустно проговорил директор. — Неужели старое нас больше не связывает, и мы не найдем общего языка? Обидно было бы.
Тут Пашка при свете белого дня увидел бугор, похожий на этот, такой же, может быть, только на нем росли березы. Он опять вспомнил тот день под городом Коростенем, вспомнил лицо в грязных подтеках…
— Как не связывает? — с раскаянием прошептал он. — Ты что, сержант!.. Я до смерти не забуду. Но уж больно это… как‑то… Я Не ожидал. Был сержант, стал, видишь, директором. Хотя чего ж, я и на фронте думал: вот человек, ученым станет. Лобастый ты был. А как считал! Не разучился считать?
— Проверь, лейтенант.
— Проверю, — оживился Пашка. — Задам задачку. Вот: семьсот пятьдесят на семнадцать. Считай!
— Пример для пятиклассников. Ты миллионы возьми.
— Ишь ты! И сосчитаешь? Но смотри, как тогда, без бумажки. Запоминай: пять миллионов семьсот пятьдесят три тысячи сорок семь на четыре миллиона девятьсот сорок тысяч восемьдесят один.
Бывший сержант поднял голову и секунд через пять сказал:
— Сумма из четырнадцати цифр. По порядку: 2, 8, 4, 2, 0, 5, 1, 8, 4, 7, 6, 8, 0, 7.
Пашка недоверчиво мотнул головой.
— Так и я смогу. Сумма цифр. А как проверить? Я уже и забыл, сколько на сколько ты множил.
— Согласен. Перемножь на бумаге.
Директор вынул розовый блокнот и золотой карандашик и протянул все это Пашке. Пашка пощупал блокнот в мягкой шелковистой обложке, полюбовался золотым карандашиком, уважительно сказал:
— Ладно, только я цифры помельче возьму. Чтобы не водиться долго.
Он присел на корточки и умножал минуты две. Директор ни разу не обернулся. Он по — прежнему глядел на луга и на багряный лес.
— Готово. Считай: пятьсот восемьдесят пять тысяч семьсот семнадцать на… сорок шесть тысяч триста пятьдесят восемь.
Директор снова поднял голову и, словно прочитав на небе ответ, тотчас же сказал: 27 миллиардов 152 миллиона 668 тысяч 686.
— Точно! — вскричал восхищенный Пашка. — Цифра в цифру. Силен ты, сержант! Недаром тебя майор Петренко в штаб считать вызывал. Помню: где сержант? А сержант у майора. Где он сейчас, майор Петренко, знать бы.
— Полковник Петренко, лейтенант. Он в Берлине погиб.
— Да ну! — опечалился Пашка. — Не дожил, значит? Жаль, справедливый мужик был Ты с ним до
Берлина дошел? И вот, видно, ученым стал… А демобилизовался когда?
— Я еще служу, лейтенант.
— Как? Ты военный?..
— Так точно. Еще военный.
— Дела — а, — настороженно протянул Пашка. — В гражданском ходишь… И шофер твой, я заметил, в гражданском. Не подумал бы… А звание? — спохватился он: — Я тебя все сержантом… А ты, я думаю, давно меня переплюнул?
— Немножко переплюнул, — спокойно сказал бывший сержант. — Но это значения не имеет.
— Не — ет, — запротестовал Пашка, — ты все‑таки скажи, кем стал. Кто по званию? Я это должен знать.
— Генерал я, Паша.
— Ты?.. Вы генерал? Без бреши?..
На короткий миг Пашку снова заклинило.
Генерал! Человек, который вынес его из боя… спас… он, сержант Савельев!..
«Славка он, Славка Савельев!» — подсказала память.
Пашка вышел из оцепенения. На лбу у него выбило пот. Он вскочил, вытянулся, и каблуки его стоптанных ботинок щелкнули привычно, как тридцать пять лет назад.
— Я извиняюсь… не мог знать, товарищ генерал!
— От — ставить, — вполголоса скомандовал генерал. — Вольно, лейтенант Никаноров, садись. — Расстегнув пуговицы на плаще, он прилег на бок и уже не словами, а жестом усадил рядом Пашку. — Для тебя я не генерал, Павел.
— Ясно, Сла… Славик.
— Ну вот и договорились, Паша, — улыбнулся генерал. И прибавил, очень довольный: — Не стерлась, значит, военная косточка, лейтенант?
Пашка с недоверчивым изумлением покрутил головой.
— Сам не помню… как это меня взмыло! Я, сержант, с генералом близко и разу не стоял.
— Взлетел красиво! Взвился, как боевой конь при звуке трубы.
— Да, все равно, что перед атакой. — Пашка засмеялся.
— Красиво, красиво, Паша. А как ты в атаку ходил! А — а! — застонал генерал. — Я иногда кино смотрю и не верю: не так мы в атаку ходили.
— Так у нас не понарошке было. Не играли. На смерть шли.
— И все‑таки я тебя не узнаю, Павел. У тебя же каждое третье слово было нецензурное. Я так говорю? Помню, полковник Петренко ругался, что ты военную тайну выдаешь. Как над позицией мат повис, так, считай, полк в атаку пойдет.
— Майор Петренко, — поправил генерала Пашка. — Я полковником майора не видел.
— Да, майор, — нахмурился генерал. — Он у меня на руках умер, полковник Петренко. За три дня до победы. — Генерал влажно посмотрел на Пашку и вдруг попросил: — Матюкнись, Паша. Заверни по-старому.
— Ну это… — смутился Пашка. — Зачем?
— Я прошу. Матюкнись. Прошу, Павел.
— Ладно. Но если что… — Пашка растерянно огляделся. — Людей близко нет? — Он встал, откашлялся и еще раз огляделся. — Сейчас.
— Давай, Паша.
— С духом соберусь. Так. — Пашка набрал в легкие побольше воздуха и сразу выдохнул. — У меня супруга не любит этого. Я, говорит, с тобой жить не стану. Отучила.
— Один раз, Паша. Представь, что сейчас в атаку. За рекой — немец. Валяй!
Пашка раскрыл рот, но не выдавил ни звука.
— Нет, не смогу. Накалу нет. — Он опустился на землю. — Тут злость нужна, товарищ генерал. Ненависть.
— От — ставить, — прошептал генерал. — Не можешь — не надо.
Он полулежал, опираясь на локоть. Пашка осторожно придвинул к нему блокнот и карандашик. Но генерал не заметил. Глядел на луга, молчал. Что он там видел, на лугах?
Молчать Пашка не умел.
— Да — а-а, — протянул он. — Есть что вспомнить. Рукопашную на плацдарме не забыл?
— Какую, Павел? Мы с тобой на Днепре раз пять в штыковую ходили. Орел ты был! Вот уж на что я хотя бы еще раз поглядел!
— Лучше бы не надо. Да и разучился я воевать. Мне атаки уже не снятся.
— А я до сих пор воюю. Мне снятся, Паша.
— Ты где сейчас? В какой области? То есть чем командуешь? — спросил Пашка. — Не там? — Он показал пальцем в небо.
— Космос, что ли? — неохотно откликнулся генерал. — Только о космосе и думаете, как будто на нем клином свет сошелся. Мало ли еще, кроме космоса, есть… Но это не наша тема, — снова подчеркнул он.
— Понимаю. Больше вопросов не задаю.
— А я задам, — сказал генерал. — Ты счастлив, Павел?
— Я? — Пашка задумался. — Ну как сказать… почему бы и нет? Живу нормально. Детей вырастил. Жена в норме, пилит не особенно. Что еще надо? Отдушина есть.
— Что такое?
— Я говорю, своя отдушина имеется. На пятачок по субботам хожу. Ну где мы встретились… Там у меня друзья, приятели. Ты, может, не поймешь?
— Почему же, понимаю. Своего рода хобби.
— Отдушина.
— Я понял. Очень точное слово, Паша, — задумчиво проговорил генерал. — А я сюда хожу.
— Именно сюда? — удивился Пашка.
Он подумал, что генерал, наверное, работает в институте за высокой стеной. Пашка видел: один раз туда какой‑то маршал ехал.
— Сюда, мне тут близко, — подтвердил генерал. — Люблю вот так полеживать. Или стою. Наедине с собой.
— Кому что нравится…
— Молодость вспоминаю. Вот такая, брат, отдушина. Много воды утекло. Ты уже и воевать разучился. А зря, лейтенант!
— Ну, кабы по — старому…
— Все равно. Павшие нам не простят. Тот же майор Петренко…
— Вот и я говорю, генерал: если бы по — старому. Я еще сто раз в атаку пойду, и пусть меня сто раз убьют, только бы не было этой проклятой войны! — Повысив голос, Пашка тотчас же спохватился: не слишком ли круто взял?
Но генерал не сказал ни слова, он как будто даже кивнул согласно.
— А майор Петренко золотой мужик был, век не забуду, — успокоившись, продолжал Пашка. — Помню, как он мне по морде врезал — искры посыпались!
— Обижаешься?
— Ну что ты, никакой обиды. Мало бил! Когда он тот раз нагрянул, я с перепою галифе задом наперед напялил. А рота уже должна была с привала сняться. Ты же помнишь, я думаю. Это еще на левом берегу Днепра случилось. Мне тогда и штрафбата мало было!
— Петренко знал, кому орден, а кого в штрафбат. За Днепр ты должен был Героя получить.
— Ну, Героя… — смутился Пашка. — Да и не я первый Днепр преодолел. — Пашка засмеялся. — Плыву, а сам синяк под глазом щупаю. Сказал после, что в штыковой схлопотал. А это мне мой майор засветил! Но к ордену за Днепр все‑таки представил. Я его уже после войны получил.
— Герой Советского Союза полковник Петренко был уже мертв. Ему сам Жуков Звезду повесил. Утром повесил, а вечером…
— И не поносил, значит?
— В Трептов — парке лежит. Я всегда хожу, когда в Берлине бываю.
![Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]](/uploads/posts/books/275812/275812.jpg)
