Николай Краснов - Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне
Пашка не замечал этого и пока не думал, что сержант с забытым именем, его сержант, ему теперь не пара. Он снова видел прежнее лицо этого человека, горячее, потное, с кляксами и подтеками грязи на щеках. Он знал, что сержант бесконечно долго гащил его на себе, беспомощного, раненного в грудь и бедро в первые минуты прорыва. Сколько дней тащил его сержант? Тащил и вытащил к своим. «Все, лейтенант. Живые! Еще увидим небо в алмазах!»
Пашка нетвердыми руками сжимал плечи своего сержанта, шероховатые ладони срывались, скользили по мягкой ткани плаща, щекой он чувствовал эту мягкую и теплую ткань.
— Братцы! — сквозь всхлипы вылаял Пашка. — Братцы!.. Это ж… сержант! Он меня… спас! Из окружения… вынес!
Все по — прежнему молчали. Пашка уже давно перестал рассказывать о своей фронтовой жизни, об атаках и прорывах, почти никто и не знал, что он воевал, поэтому слова его и не находили мгновенного отклика.
— Ну, ну, лейтенант, не раскисай. Ты о пиве забыл.
В густом и сочном, с барственной ленцой голосе не улавливалось прежних интонаций, не сержантов это был голос. Пашкз, наконец, это осознал, выпустил чужого человека из объятий и отпрянул, как будто нечаянно обжегся.
— Извини, сержант. Извините… Я это… по — старому. Я н. е хотел…
Бывший сержант неодобрительно покачал головой.
— Раскис, лейтенант! — Он поглядел строго, осек взглядом. — Не ожидал. Ты что, матюкаться разучился? Не узнаю. Ты ли? Ты, лейтенант Никаноров?
— Я, — выдохнул Пашка, смущенно озираясь. — Я, товарищ сержант.
— Эх ты, браток! — Сержант обнял и порывисто поцеловал Пашку. — Я и сам растерялся… Рад! Рад встрече! Уцелел на войне! Что же ты?.. Какого черта! Давай кружку!
Пивная площадка все еще безмолвствовала. У всех на глазах Пашкин туз завладел кружкой, привычно сдул осевшую пену и, задирая голову в серой шляпе, выпил без передыху чуть ли не до дна. Не спеша отер холеной ладонью рот и твердо поставил кружку на стол. Истово, с жадностью пил. С аппетитом. Пашка видел: даже глаза от удовольствия зажмурил. И догадался: «Любит!»
— А теперь, лейтенант, — косо глянув на подступающих зевак, сказал бывший сержант, — пей скорее да пойдем, шумно тут, людно… Сколько лет прошло! Пошли, поговорить надо.
— Еще кружечку? — попытался вмешаться Пашка. — У меня еще за две уплачено. И четвертушка есть!
— он призывно хлопнул по карману. — С таранькой. А, сержант?
— Нет. Не могу. Мне и одной нельзя было. Врачи категорически запретили.
— Понятно.
Пашка махнул рукой — черт с ними, с повторными! Как и сержант, он залпом опорожнил свою кружку, утерся рукавом и кинулся за фронтовым дружком, который широко шагал от пятачка к роще.
— Я тут одно место знаю. Возле речки. Часто отдыхаю, — сказал тот, когда Пашка догнал его. — Вот встреча так встреча! Как живешь, лейтенант? Жив! Я рад.
— Живу — не горюю, я‑то что. Вы‑то как?..
— Отставить, лейтенант. К чему эти церемонии? Мы расстались — ты офицером был. И на «вы» мы не общались. Или я запамятовал?
— Нет, ты не запамятовал, сержант. Мы по — простому общались. — Пашка хотел назвать сержанта по имени и запнулся. — Хорошо общались! — поспешно прибавил он. — А жив я… разве ж забыл, как ты меня три дня на спине пер!
— Сколько, сколько? — смешливо удивился сержант. — Может, неделю? И когда это было?
— Вот тебе и на! Ты что, прорыв под Коростенем забыл, когда мы в котел попали? Еще майор
Петренко нас выводил. Меня фрицевский автоматчик насквозь продырявил! После Киева, помнишь, мы на запад рванули, а не — мец…
Коротким движением руки бывший сержант обрубил Пашкину речь на полуслове — как будто глотку перерезал. «Ого!» — успел подумать Пашка. Он и раньше догадывался, что сержант высоко взлетел, теперь же окончательно убедился. И смутился, сник.
— Коростень не забыл, — тихо проговорил сержант. — Мне тот день нельзя забыть. Но ты неправ, лейтенант: я тебя всего часов пять тащил.
— Неужто? А мне казалось… Да нет. я хорошо помню! То ночь, то день…
— В бреду, лейтенант. Ты без сознания был.
— А небо в алмазах?
— Что?
— Увидим небо в алмазах — не ты говорил? — с хитрецой спросил Пашка.
— Это помню, говорил. Ты открыл глаза, я сказал… Я тебя положил возле трех березок. Под средней. Поляна… Там было много раненых. А он все жал, прорвались танки. Через полчаса я снова был в бою. Ну вот, и вспомнил все, — с удовлетворением заключил сержант, — мы еще двое суток прорывались. Но раненых выносили другие. А я больше тебя не видел. Удовлетворен?
Пашка несогласно дернул головой.
— Нет, никого не помню, одного тебя. И в госпитале, и потом… Ты, ты мне жизнь спас, такого не забывают!
— Ты полумертвым был, лейтенант. Я даже не надеялся… Чудак, разве в том дело, кто кого нес. Главное, выжил! А я тебя похоронил… Как давно это было, — поморщился сержант. Он потер ладонью лоб.
— Точно, давно, — согласился Пашка. — А будто как вчера. Выходит, прорвались мы, сержант!
— Прорвались. Мы‑то с тобой прорвались. — Сержант снова поморщился. — Ты воевал после?
— Куда там. Навалялся, будь здоров! Из госпиталя весной сорок пятого прямо домой. А ты?
— Я под Берлином завершил.
— И ни царапинки?
— Ни одной, лейтенант.
— Да помню! — восторженно произнес Пашка. — На Днепре, когда Киев брали, снарядом восемь человек уложило, а ты встал, невредим!..
Они шли и говорили — Пашка быстро, сбивчиво и громко, а его фронтовой дружок — медленно, не повышая голоса. И уже близко была роща. Слева тянулся высокий серый забор. Дорога спускалась вниз, к речке.
— Это мы куда, сержант?
— Сядем где‑нибудь.
Сесть можно было и раньше, но сержант все шел, опустив голову. Шагал крупно, размашисто, словно спешил.
Семеня рядом с ним, Пашка почему‑то оглянулся и увидел черную «Волгу», ползущую метрах в пятидесяти сзади.
— Сержант, слушай… эта машина что, твоя?
— Моя. А почему ты спрашиваешь? Может, поехать куда?..
— Да нет, я так. Кто же ты теперь? Директор какой‑нибудь?
— Ну, положим, — усмехнулся бывший сержант. — В общем, угадал. А ты, если не секрет?
— Секрет, большой секрет! — хмыкнул и Пашка. — До тебя мне, видно, далеко. Своего директора я в году раз вижу. За руку с ним не здороваюсь. Но не жалуюсь, сержант. — Пашка засмеялся. — Что мне директор, я и сам, на своем токарном, три сотни в месяц заколачиваю. Узнавал: у директора оклад — триста пятьдесят. Но я рабочий, токарь, с директором не поменяюсь, сам с усам!
— И правильно сделаешь. У директора жизнь не мед, могу засвидетельствовать.
Триста рублей Пашка зарабатывал не чаще двух — трех раз в году. Если честно, выходило в среднем рублей двести сорок. Не мало, конечно. Не ртыдно было и правду сказать. Но сейчас, когда положение изменилось, Пашка не приврать не мог. Теперь окончательно стало ясно, что бывший сержант ему не ровня. Директор, ишь ты! Наверху сидит, на «Волге» катается. Ко всем, кто на «Волге» ездит и наверху сидит, Пашка усвоил особое пренебрежительное отношение. Опасаться таких было нужно, но можно было и не очень церемониться, иногда не мешало и покуражиться. Что терять нам, работягам, живем по принципу: токарный станочек на любом заводе найдется.
Пашка еще раз оглядел своего вальяжного собеседника и проговорил с ехидцей:
— Не знаю, директором не был. Кабы попробовать… Лучше вверх, чем вниз.
— Не всегда лучше, лейтенант, — покосившись на Пашку и словно разгадав его настроение, возразил директор. — И скажу тебе так: плохих директоров у нас много, хороших токарей маловато.
— Ну ты даешь, — ухмыльнулся Пашка. — Позвони нашему, скажи все это.
— Звонил. Но эта тема не для нас, лейтенант. Давай‑ка назад, в прошлое, оглянемся.
— Нет, ты погоди все ж. — Пашка еще не сообразил, какая роль ему теперь удобнее — токаря или лейтенанта. — Прошлое что, там все ясно.
— Ты считаешь? Ну мы вон там присядем, — показал директор.
Они уже миновали редкую рощицу и вышли на зеленый бережок реки. Директор показывал на бугорок, куда змеилась черствая тропа. Недовольно пыхтя, Пашка полез на бугор. Теперь ему казалось, что роль токаря устраивает его больше. Он уже почти жалел, что ушел с пятачка. На площадке свои люди, там и разговаривать было бы легче.
Директор остановился на бугре. Расставив ноги, он заинтересованно глядел вниз, на луга и на лес за деревней. Посмотрел туда и Пашка, но ничего интересного не увидел. Осенний день выдался жарким. Пашка стащил кепку и вытер подкладкой лицо.
— А ты плешивый стал, — покосился на него директор. — Был чуб и не стало.
— Я еще не знаю, что у тебя под шляпой, — проворчал недовольный Пашка. — Может, такая же плешь. Лично она мне не мешает.
![Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]](/uploads/posts/books/275812/275812.jpg)
