Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Где стонала Россия, где намертво падали плети,
Где кусок настоящей земли закрывался
                                                           замками болот,
Ты всегда находилась на особом учете столетий,
И прошла по земле, и сняла кандалы со свобод!
Есть слова исключительной силы (их не вымерить
                                                                 и не взвесить),
Исполинская вьюга которых раскачала устои времен.
Революция выбила зубы двузначному ряду
                                                                 профессий,
И любой день и час ее на века озарен!
Все видали (включая трехлетних),
Как летели несчастные святцы
Бесконечной геральдики, одичалой до бороды,
Как бежали профессии, над которыми надо смеяться,
Как вставали другие
И плотно смыкали ряды.
Скачут кони Истории — кто удержит ретивых?
Буря веет штандарты разноречивых племен,
И водителям бури известны
Все законы конспиративок,
Перемена пароля и отзыва
И система условных имен.
Волны песню качают мою,
Я хватаюсь за весла,
Заплываю в запретную зону
И слышу опасное «Стой!».
Никакие наружные признаки, отличающие ремесла,
Не подходят к этой профессии,
Самой сложной и самой простой.
Вот она — деревянная Русь!
Кто подкинет зажженную спичку
Под трехцветные флаги империи,
Распростертые в разных углах…
Три великих кита конспирации —
Явка, липа и кличка —
Проплывают, блестя гарпунами
Непрестанных засад и облав.
Здесь начало профессии, неспособной совсем
                                                            к перемирьям.
К черту пароотводные трубы!
Взрыв раздавит котлы.
Вся земля до Алдана и тяжелые реки Сибири
Вдвое легче по весу,
Чем наручники и кандалы!

От Алдана до Нерчинска смерть чинила допросы,
Смерть пытала, хлестала, размыкала ряды.
Как они умирали…
Позже так умирали матросы.
Так огонь умирает от большого напора воды.

Ветры, трижды от моря до моря эту славу развейте,
Громче славы могилы на Марсовом
И у древней стены Кремля!
Это их именами открывается книга Бессмертья,
Как от натиска Революций получает движенье Земля!

Реки обогнув и перевалы
И перечеркнув морей прибой,
Сотни слов застыли в интервалах,
Точно обозначенных тобой.

Временем таким встает затишье.
Только, чувства славы лишены,
Плакали столетники и вишни
От необычайной тишины.

Лето разнеслось цветеньем белым.
Яблони горели.
                      И лютей
Математики стучали мелом,
Няньки ненавидели детей.

Фининспектор этакое утро
Оценил, наверно.
                        А пока —
В коммунальной бытовая утварь
Явно продавалась с молотка.

И когда откинули засовы
Серые, что камни, сторожа,—
Ты сошла, Поэзия, весомой
На землю с шестого этажа.

Там стреляли в сердце из нагана,
День открылся длинной маятой.
Скучные Малаховы курганы
Заросли куриной слепотой.

Там несли заржавленные перья
Возле всех открытых словом рек
Мальчики, лишенные доверья,
Женщины, бесплодные навек!

Им всегда приходится лукавить,
Коль у нас былина и обряд.
Вон они не сердцем, а руками,
Как глухонемые, говорят.

Солнце! Снова будь прямым в ответе,
Отпусти невольные грехи,
Жили ведь когда-нибудь на свете
Люди, понимавшие стихи!

День, равный тысячелетью, тяжелые руки простер.
Приказ отдается ветру — сильнее разжечь костер.
Огонь — под каменный уголь, под склады
                                                 березовых дров.
Сейчас поднимается ветер, значительней всех
                                                           ветров,
Огню нипочем преграды, и ветер не ждет засад.
И к черту летит усадьба, и с ней — соловьиный сад.
Карательные отряды заходят от переправ,
И треск пулеметов равен великому треску трав.
Прекрасной стихии железа даются полки огня,
Анархии трижды подводят ее вороного коня.
И подняты над землею и мечутся в свет и мрак —
Черный флаг
                    и красный флаг.

Да здравствует Революция!
                                     Товарищ, смотри не спи!
Удавом ползет Империя, на горло ей наступи!
Страшнее землетрясенья болотных законов зыбь.
Убей трехцветного гада и вырви ему язык!
И на три аршина в землю!
Пусть вырастет перегной!
Ненависть и жестокость идут дорогой одной.

Горят ливанские кедры, горит драгоценный дуб.
Оратор кричит с трибуны, и пена слетает с губ.
Долой носителей мрака! Миндальничать недосуг.
Оратор кричит с трибуны. Язык, словно рашпиль, сух.
Еще небеса спокойны. До них не коснулся гнев.
И тучи, как мериносы, проходят в небесный хлев.

Гудки не кричали утром. Забросил завод литье.
Хватай обожженной глоткой бессмертной травы питье.
Мы видели этим часом несметную силу лет.
Мы взяли траву бессмертник, сильнее которой нет,
И встали на баррикады — окраинная родня,
Ревнители этой славы и огненных крыльев дня.

Всё — именем Революции: на суше и на реках.
Мы знаем приказы штаба. Высоты в его руках.
Пусть взорваны телефоны. Декреты будут греметь.
Есть конные ординарцы, которых не тронет смерть!
И есть голубиная почта от штаба до баррикад!
И есть среди нас герои, которых боится ад!

Высокая ярость века всегда обжигает нас.
«Превыше всего Германия!» — стонал покоренный Эльзас.
Идет образцовый фельдфебель. Никто не коснется его.
Замрите, сады Лотарингии! Германия выше всего!
Победа! Ликуйте, саксонки! Делите войну и досуг.
От Рейна и до Дуная немецкие гимны несут.
Ни сеять, ни жать, ни рыбачить! Другие ремесла даны.
И смотрит, прищурившись, унтер на дымное солнце войны.
Команда ударила в зубы. Полки понеслись напролет,
И канцлер тяжелую руку французскому дню подает.

Бывает, что верноподданный от голода сам не свой.
Оркестры, веселой музыкой глушите голодный вой!
Кричит верноподданный: «Хлеба!» — «Эй, взять его в батоги!
Мы знать ничего не знаем. Пусть кушает пироги!»
Смотрите, как сладко живется.
А ты, верноподданный, — лгун.
И бьют без отдачи и пляшут лихие винтовки драгун.
Идут именитые люди — пара за парой, в круг,
И стукает «толстую Берту» по жирному вымени Крупп.
Эге, подцепил красотку! Не бросишь ее, шалишь!
А «толстая Берта» плюется за семьдесят верст — в Париж!

Бросай, обыватель, родину, жен и детей спасай,—
Германию давит за глотку великой петлей Версаль.
Собаки имперской выучки едва ль потеряют след,
И ярости репараций предела как будто нет.
Германия на коленях, и слава в ломбард сдана,
И с грохотом падает в море проклятий и слез волна.

Копить всегерманскую бурю и кровью найти права…
Наш голос через кордоны: «Германия, ты — жива??»
И нам отвечает Партия, и возглас ее высок,
И Красный фронт отвечает мильонами голосов.
Ротфронт — это вдох и выдох германских рабочих масс.
И песня Красного Веддинга доносится до нас.
Ее поют комсомольцы. Она укрепляет шаг.
Ее распевает Силезия раскрытыми ртами шахт.
И волею миллионов, гремя открытой борьбой,
Гроза называет улицы именами идущих в бой!