Галактион Табидзе - Стихотворения

Что мы именуем так пышно…
                                          А это —
Легчайшие прикосновенья богини:
Гармония тайная мир поверяет.
За всё
         я спокоен —
                          и бунту подобно
Спокойствие духа в миру помраченном,
И ясность покоя
                       людей соблазняет.
Но солнце восходит. И — солнце за солнцем —
Над миром идут чередою свободной,
Не ведая вовсе цепи арестантской,
Сего вожделенного звона и блеска…
И ты будь свободен, как шествие это:
С тобой говорила Гармония-дева.

Когда ты послала на казнь Робеспьера,
Улыбкой кривой улыбнулась Химера.

Он шел, чтобы кончить то самое дело,
Что в нем завершилось и окаменело.

Туда — сквозь толпу — к эшафоту — к началу,—
Как мастер безумный, как мастер усталый.

И площади всей барабанную шкуру,
Взойдя на помост, оглядел он понуро.

Скопленье живого, подвижного люда
Опять справедливости жаждало люто

И воли — из рук самого фараона,
То бишь императора Хамелеона.

Превышена, мастер, возмездия мера,
И тянется всласть и зевает Химера

На фризе старинном, где время клубится.
О, бедная дева, о самоубийца!

Черная морось и полночь морозная —
Полночь святая во имя любви.
Кровь переулками хлещет венозная:
Город недаром стоит на крови.

Шорох обоев — как будто тишайшая
В доме разбитом слышна лития.
Резкая, трепетная, высочайшая
Над Петроградом — звезда бытия.

Шаг торопливый и тень соглядатая.
Дом полумертвый — с ружьем часовой…
Всё это видел и помнил когда-то я.
Воля — бездомный прерывистый вой.

Даром ли вызнала голь перекатная
Птичье — такое короткое — «пли»?
Даром ли — помнишь — бутоны гранатные
На гимназических блузах цвели?

В небо взлетает видение Города —
Огнеобъятого — в тучах ночных.
«Стой, кто идет?» О, как знобко и молодо
У парапетов твоих ледяных!

Уэллс и Джек Лондон — и лучшей
                                                  оснастки
Юности шхуна на всех парусах,
Мачты согнув, вылетает из сказки —
Прямо на рифы — и небо в глазах.

Из огня — в полымя!
                              Что же, я выпью
Чашу, Россия, — и в путь роковой.
Всё раскачал колоссальною зыбью
Марш
       петербургский
                            трагический
                                              твой —
Будто исконные связи наруша
Косного камня и гибкой воды.
Сердца восторг и потайная стужа.
Цвет облетит — и созреют плоды.
Роза ветров — на дыбы —
                                     и пожаром
Искры мятежные ввысь взнесены.
Над ледяным и ночным полушаром
Света полоска — кромка весны.

Солнце в июне — затменье, затменье!
Умерло солнце, очей не смежив!
Гаснет июньское солнце в смятенье,
Гаснет светило, а я еще жив!

Очи у мертвого солнца открыты!
Господи, очи открыты в гробу!
Дух испустив на враждебной орбите,
Солнце в глазах затаило мольбу!

Ловят глаза за событьем событье,
Болью и мукой полны голоса.
Очи у мертвого солнца открыты!
Светят у мертвого солнца глаза!

Господи, что же творится? Откуда
Траурных скрипок прощальный азарт?
Но надрываются струны, и чудом
Светят у мертвого солнца глаза.

Боже, откуда доносится пенье,
Словно отходную солнцу поют?
Рухнув у паперти в изнеможенье,
Тихо шепчу я молитву свою.

А серафимы тревожней запели,
Болью и мукой полны голоса.
Очи у мертвого солнца прозрели!
Светят у мертвого солнца глаза!

Я ухожу. Переполнена мера.
Падают тени на бархат полян.
Где-то беззвучно рыдает Церера,
Сонные рощи укутав в туман.

Гиблый июнь неживая истома
Заволокла у осенней межи.
Снова я в Грузии, снова я дома,
Но для чего, моя радость, скажи?

Но для чего предвещает тревогу
Новая жизнь у родных берегов,
Если пора собираться в дорогу
Торною тропкой средь чуждых гробов?

Хан-петух у платана
                     вострит свои шпоры гусарские,
Там, где некогда царствовал
                     я — в хлебосольном кругу.
Не к нему ль — по балкону —
                     горянка, гордячка, цесарочка?
Ах, да что вы, да что вы,
                     она ведь спешит к роднику!..

Нынче сущая сушь:
                     всё повыжжено и обезвожено.
Огород как гербарий,—
                     бескровные листья и пыль.
Остается одно:
                     безнадежно просить невозможного,
Припадая к тебе,
                     в кукурузной соломке бутыль.

Был красив мой балкон,
                     пестроткаными юбками метеный.
Ныне он обветшал!..
                     А вдали над рекою Курой —
Франты-олухи шаркают,
                     шлепают пулями меткими
И возводят курки —
                     пир горой, пир горой, пир горой.

Здесь я плачу один,
                     отгороженный старыми стенами.
В захолустье дремучем
                     октавы мои не в чести.
Только кислый сосед
                     гостепринят в моем запустении:
Вашлованский князек
                     горе мыкать ко мне зачастил.

Заходи, дорогой!
                     Есть вино недурное по осени.
Я стишок отложу,
                     над которым прилежно тружусь.
А в Тифлисе — дворец шоколадный,
                     засиженный осами…
(Я горжусь тобой, Грузия!
                     Я, безусловно, горжусь!)

Ай да рыжие осы в Тифлисе —
                     с заморскими жалами!
Горожане все в жалобах:
                     лакомки входят во вкус…
Заходи же, любезнейший!..
                     Милости просим пожаловать!
(Просим милости мы…
                     Я горжусь, безусловно, горжусь!..)

На родине моей хоть ты одна
Не скажешь так, как говорят другие…
И будешь даже к Каину нежна,
Раз он поэт и баловень стихии.

И будут мной еще совращены
Те, что кадят передо мной кадилом,
Хотя не им, увы, посвящены
Тревоги предзакатного светила.

Прими мой дар. И строго не суди,
Как не судила ты мой первый выход.
И пусть твоя улыбка пощадит
Дарителя и дарственную прихоть.