Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения - Щапова-де Карли Елена
Мной забеременели в Афганистане в тысяча девятьсот… Черт, всегда путаюсь с цифрами, словно я — не дочь физика и электроника, но, знайте, — математика, а не что-либо другое, была моим слабым местом.
Моя мать пробовала родить меня три дня.
— Если не родишь через десять минут, — сказал доктор, — то все будет кончено.
Я родилась мертвой, но в рубашке.
У нас была дача, еще оставленная моим дедом, и на даче был луковый луг. Гости из города делали массу комплиментов по этому поводу моей маме. Мой прадед, хотя и был алкоголик, но — предводитель московского дворянства. У меня было две бабки, когда они ругались, то одна (высоченная староверка) называла другую кривоногой полячкой. Тогда кривоногая полячка поднимала юбку чуть выше приличия и говорила, что с этими ногами она с губернатором открывала балы.
Меня же больше интересовали рассказы отца про Сталина, и особенно запомнилось кресло в его кабинете. Огромное, кожаное, с тысячью ящичков из подлокотников — оно мне снилось ночами.
В тысяча девятьсот… — опять точно не помню, но, по фотографиям, у нас была странная елка, сплошь увешанная свежеубитыми фазанами и голубями, жареными цыплятами в серебряной фольге, корзиночками с салатами, пирожками с капустой и с мясом, мандаринами, грушами, бананами. Пикой была, конечно, головка свежего лука, а под елкой лежали два молодых зажаренных поросенка, три бадейки с черной и красной икрой и я, голенькая, но веселая.
Счастливое детство дочери заядлого охотника и дочери фабриканта Громова.
— Это была наша фабрика, — с тихой грустью сообщила моя сестра, когда мы проходили мимо «Красного треугольника».
С детства страдала бронхиальной астмой. Врачи говорили, что немного коньяку не повредит, чтобы предотвратить приступ. Так я начала пить. В церкви, куда меня приводила бабушка, я причащалась кагором по три раза, за что однажды священник по-христиански меня пожурил.
Стихи начала писать с семи лет с горя и спьяну, ко всему прочему, во время приступов меня всегда кололи какими-то уколами, от которых становилось так хорошо, что я раз и навсегда поняла: удовольствие можно получить только через страдание.
Обожаю писать о детстве, кисти рук у меня до сих пор остались, как у ребенка. Признаю, я инфантильна, злодейски сентиментальна и люблю часами лежать в ванной.
— Авантюрна ли я?
— Да!
— Романтична ли я?
— Думаю, что я — последний романтик нашего времени.
— Есть ли у меня душа?
— Критик Лимонов сказал, что души у меня нет, как, впрочем, нет и сердца.
Я разрыдалась и пошла к врачу. Доктор подтвердил, что у меня нет души и сердца. Выписал таблетки, попросил зайти через неделю. Через неделю выяснилось, что у меня также нет печени, почек, есть одно легкое, но в таком состоянии, что лучше и его удалить. Анализ крови ничего не показал, так как ее у меня тоже не оказалось. Зато нашлось какое-то яйцо. После чего я выписала чек на шестьсот долларов, зная наверняка, что денег на моем банковском счету нет.
— Есть ли в моих стихах пошлость?
— Немного пошлости в русских стихах необходимо.
Я люблю слово «декадент». «Революция» — тоже ничего, но в ней всегда выигрывают мерзавцы.
Я — не плагиатор, не авиатор, не гладиатор. Я жила в Москве, потом в Нью-Йорке, в Париже, теперь я живу в Риме. Я говорю на шести языках: на языке кошек, на языке коз, на языке мух, на языке паети, на языке сумасшедших и на английском языке.
У меня есть сестра с пышной грудью, питон Алеша, игуана Таня и крокодил Эдик.
У меня также есть личный убийца, готовый убить меня в любую минуту, личная зубная щетка и личная столовая салфетка с инициалами Е.С. Я рассеянна, люблю нюхать воздух. Мой любимый актер — Елена Щапова де Карли. И тут же — цирковой марш: «Вам Бам-Бам-Ба…», — и я лечу над миллионами зрителей.
Я никого не расстреливаю, никого не убиваю, никого не осуждаю. Я просто летаю и смотрю.
Смотрю, как мой папа расплачивается по счету в полуоткрытом ресторане в городе Анапа во время землетрясения. Я вижу, как слоновое копыто колонны медленно поползло в мою сторону. Я вижу папину руку, которая удивительно просто как бы отодвигает колонну назад, я слышу истеричные вопли женщин и детей, и я вижу глаза официанта. Нельзя понять, что больше пересиливает — ужас или изумление. Его рука с подсвечником и полусгоревшей свечой дрожит, он хочет бежать, но мой отец хочет заплатить по счету. Анапский официант, может быть, был солдатом, а мой отец — полковником. Я оглядываю пустынное помещение ресторана, я вижу вздрагивающие столы и непаникующую дорожку лунного света.
Мне четырнадцать лет, я выпила слишком много вина и мне хочется спать. Сто лет спустя я доказала, что жизнь на Марсе существует. Я слетала туда-обратно, выпила лунной воды и стала светиться изнутри.
Я жила в Москве и писала стихи. (Как странно все это звучит о самой себе, будто я умерла!) У меня были друзья, с которыми я совсем не переписываюсь. У меня были мама и папа, иногда я слышу их странные голоса.
Перед самым моим отъездом у меня появился крестный сын Кирилл. Когда после крещения мы его вынесли из церкви, то вдруг подлетел голубь и сел на голову крестного отца (он в это время держал на руках Кирилла). Все согласились, что это — знамение. А когда в церкви я спросила мать моей подруги, отчего ее внук так плачет, то она ответила: «Да как же не плакать, милая, за грехи родителей и плачет. Посмотри, кто отец-то! Жид! А мать?!». — Она махнула рукой и пальцами нарисовала себе усы из слез…
Иногда по ночам я гоняю призраков своего прошлого, и все они говорят одно и то же: «А помнишь? А помнишь?..»
Прощай, немытая Россия! Я ничего не хочу помнить, прощайте, прощайте!
По приезде в Нью-Йорк я узнала, что у нас в Америке было тридцать восемь президентов…
Безотносительно к истории я сделала секс-чендж. То есть, я превратилась в привлекательного мальчика, одетого в женское платье…
Пока мой бывший муж писал серьезные статьи в «Новое русское слово», я пробовала устроить наспех состряпанную сексуальную революцию. Но это всегда заканчивалось провалом, так как в любой революции находился провокатор, а времени на его уничтожение не было…
Наконец, я сняла огромную студию внутри статуи Свободы. Мне никто не мешал жить, кроме иногда подъезжающего на длинной пироге Эдуарда Лимонова, с неграми, пуэрториканцами, лозунгами и плакатами: «Мир и дружба между высоко развитыми и слабо развитыми народами», «Гомосексуалисты всех стран, соединяйтесь!», «Елена Щапова — враг любого народа!» Я отстреливаюсь голубями, пайперсами и, наконец, пускаю в ход тяжелое оружие — свои фотографии, враг отступает…
Помню, в Нью-Йорке, на парти, ко мне подошел Эрик Гуд и спросил:
— А вы, Лена, могли бы поцеловать таракана?
Я честно ответила, что не смогла бы.
— Вот видите, вы недостаточно свободны. А я вам нравлюсь как мужчина?
Это был удар ниже пояса, я задохнулась и, спугнув рукой легкое головокружение, ответила:
— Эрик, вы — очень хороший человек!..
Однажды случилось несчастье. Я увидела, что одна из знакомых девиц переделала себе лицо. Ну переделала и переделала, в Нью-Йорке все переделывают себе носы и зубы. Но она так переделала, что стала похожа на меня, как сиамский близнец. Ну, ладно — одна, но через несколько месяцев появилась вторая, третья, четвертая, пятая… Что бы вы сделали в моем положении? Оригинал по праву принадлежит мне, поэтому остальные копии должны быть уничтожены. Дорогие мои, я убила их всех!
Знаете ли вы, что усы мертвого гепарда — это смертельный яд. Вы кладете одну десятую уса на стакан вина (из сексуальных рецептов тети Рафальского). И мерзкий подражатель умирает от разрыва печени.
