Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения - Щапова-де Карли Елена
— Что сидишь, как собака на заборе? — говорил тренер верховой езды, дядя Петя. — Носки-то не тяни вниз, не балерина.
И удар длинного хлыста приходился по крупу вспотевшей лошади, а так как я-она — были одно целое, то, значит, — и по моей спине. От неожиданности вставали на дыбы: за что? От страха мы обе прижимали уши и — бешеная скачка в хаос…
— Ты — порождение хаоса, — говорил мне тот, чье имя мне не забыть никогда.
Я довольна древнегреческому комплименту, в нем заключался источник жизни.
— В вашей книге вы часто пишите о собаках и лошадях. Это книга… что?.. посвящена собакам и лошадям?
— Нет, только собакам.
Иногда я не знаю, о чем писать и тогда, перебирая клавиши пишущей машинки, я говорю: «Афщк ШФз…»
— Вы думаете, что женщины решительнее, чем мужчины?
— Мужчины считают, что о женщинах писать интереснее всего. Я тоже придерживаюсь этого мнения. Ну что писать о мужчинах, если они питаются женской фантазией и женским телом, входят и выходят из женского живота.
Впрочем, охотник заслуживает внимания, и если он под вечер принесет убитую лань, то его можно даже поцеловать.
Что же до женской решительности, то у меня есть подруга, которая написала пьесу. Пьеса — интересная, а сексуальный акт в пьесе — так просто замечателен, но, увы, написала она ее по-французски, и если по-французски это звучит эротично, то по-русски — порнографично и вульгарно, хотя именно это-то и возбуждает.
К вечеру он стал говорить, не думая, так бессмысленно и бесполезно, что я все записала дословно:
— Вы думаете о смерти?
— Только если мимо проезжает покойник.
Меня заводят в рай. Поразила дверь — самая простая, открыли, и я увидела раздевалку, вешалки с женскими кофточками и юбками, один мужской пиджак. Я была не одна, со мной был Эд. Эд сразу же открыл другую дверь и скрылся за ней. Я хотела позвать его обратно, но меня удержала женская рука.
— Куда ты? — Я хочу позвать его назад, он там, в той комнате. Бесполезно, — в той комнате уже никого нет. Ты не сможешь увидеть его. Он исчез. Но разве не возможно его вернуть? Нет.
У каждого — своя дверь. Если ты откроешь эту дверь, то очутишься совсем в другой комнате, ты будешь открывать дверь за дверью, и это будет только твой мир.
Я подняла штору, за окном — утро, Италия, Рим…
— Эд, а, Эд?
— Что?
— Хуй тебе на обед.
Это он мне сам рассказывал, как его в Харькове звали, и он всегда отзывался. Впрочем, и сейчас на имя свое откликается и попадается все на ту же словесную ловушку.
Сегодня позвонила в библиотеку, поговорила с Лосевым, договорилась, что зайду в среду.
— Приготовь что-нибудь почитать.
— Почитать, милая, родителей надо, — ответил он.
Когда же я пришла в среду в библиотеку, то пошел разговор о религии, как всегда, все сказали, что Бог для всех — один. Лосев поднял мерзавчик с водкой и добавил:
— Бог для всех — один, но в трех лицах, — перекрестился и осушил мерзавчик.
— Знаете, вы мне первый раз совсем не понравились.
— Да, а где же вы меня видели? — спрашиваю я молоденького поэта Женю.
— В библиотеке, вы собачку били по голове.
— Я?! Не может этого быть. У меня чудесный гордон-сеттер, приравниваемый к священным животным. Да и вообще, я не то, чтобы собак бить, но даже и на людей орать не умею.
— Как сеттер? Да нет, беленькая была собачка — карликовый пудель. Мне один человек показал и сказал: «Вот это — бывшая жена Лимонова, видишь, как бьет собачку».
