Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

Я езжу
           по южному
                             берегу Крыма,—
не Крым,
              а копия
                          древнего рая!
Какая фауна,
                     флора
                                и климат!
Пою,
        восторгаясь
                            и озирая.
Огромное
                синее
                          Черное море.
Часы
         и дни
                   берегами едем,
слезай,
            освежайся,
                              ездой умо́рен.
Простите, товарищ,
                               купаться негде.
Окурки
            с бутылками
                                 градом упали —
здесь
         даже
                 корове
                            лежать не годится,
а сядешь в кабинку —
                                    тебе
                                            из купален
вопьется
               заноза-змея
                                   в ягодицу.
Огромны
               сады
                       в раю симферопольском,—
пудами
            плодов
                        обвисают к лету.
Иду
       по ларькам
                         Евпатории
                                          обыском,—
хоть четверть персика! —
                                         Персиков нету.
Побегал,
              хоть версты
                                  меряй на счетчике!
А персик
              мой
                     на базаре и во́ поле,
слезой
            обливая
                          пушистые щечки,
за час езды
                   гниет в Симферополе.
Громада
              дворцов
                           отдыхающим нравится.
Прилег
            и вскочил от куса́чей тоски ты,
и крик
          содрогает
                          спокойствие здравницы:
— Спасите,
                   на помощь,
                                     съели москиты! —
Но вас
           успокоят
                         разумностью критики,
тревожа
             свечой
                        паутину и пыль:
«Какие же ж
                   это,
                         товарищ,
                                        москитики,
они же ж,
               товарищ,
                              просто клопы!»
В душе
            сомнений
                            переполох.
Контрасты —
                     черт задери их!
Страна абрикосов,
                             дюшесов
                                            и блох,
здоровья
               и
                  дизентерии.
Республику
                   нашу
                            не спрятать под ноготь,
шестая
            мира
                    покроется ею.
О,
    до чего же
                     всего у нас много,
и до чего же ж
                       мало умеют!

Трудно
            торф добывать
                                     из болот, из луж,
трудно
           кучи мусора
                               выгребать от рождения,
но
    труднейшая из служб —
хождение по учреждениям.
Вошел в коридор —
                                километры мерь!
Упаришься
                  с парой справок.
Прямо —
               дверь,
                          наискось —
                                              дверь,
налево дверь
                      и направо.
Один —
             указательный в ноздри зарыв,
сидит,
          горделивостью задран.
Вопросом
                не оторвешь от ноздри.
«Я занят…
                  Зайдите завтра».
Дверь другая.
                      Пудрящийся нос
секретарша
                   высунет из дверок:
«Сегодня
               не приемный у нас.
Заходите
               после дождичка в четверг».
Дойдешь
               до двери
                              с надписью: «Зав».
Мужчина
               сурового склада.
Не подымает
                     мужчина глаза.
Сердит.
             Вошли без доклада.
Рабочий,—
                   зовем:
                              — Помоги!
                                                Пора
распутать наш аппарат!
Чтоб каждый зам
                            и каждый зав,
дело
        в пальчики взяв,
не отвернув заносчивый нос,
дело
        решенным принес.
Внедряйся
                 в сознание масс,
рассвирепевших от хождения:
учреждение для нас,
а
   не мы для учреждения!

Домашней хозяйке
                              товарищу Борщиной
сегодня
             испорчено
                              все настроение.
А как настроению быть не испорченным?
На кухне
              от копоти
                             в метр наслоения!
Семнадцать чудовищ
                                   из сажи усов
оскалили
               множество
                                огненных зубьев.
Семнадцать
                    паршивейших примусов
чадят и коптят,
                        как семнадцать Везувиев.
Товарищ Борщина
                              даже орала,
фартуком
                пот
                      отирая с физии —
«Без лифта
                   на 5-й этаж
                                     пешкодралом
тащи
         18 кило провизии!»
И ссоры,
              и сор,
                        и сплетни с грязищей,
посуда с едой
                       в тараканах и в копоти.
Кастрюлю
                 едва
                         под столом разыщешь.
Из щей
            прусаки
                         шевелят усища —
хоть вылейте,
                       хоть с тараканами лопайте!
Весь день
                горшки
                            на примусе двигай.
Заняться нельзя
                           ни газетой,
                                             ни книгой.
Лицо молодое
                       товарища Борщиной
от этих дел
                   преждевременно сморщено.
Товарищ хозяйка,
                            в несчастье твое
обязаны
              мы
                    ввязаться.
Что делать тебе?
                             Купить заем,
заем индустриализации.
Займем
             и выстроим фабрики пищи,
чтобы в дешевых
                            столовых Нарпита,
рассевшись,
                    без грязи и без жарищи,
поев,
        сказали рабочие тыщи:
«Приятно поедено,
                              чисто попи́то».

Не знаю —
                  петь,
                          плясать ли,
улыбка
            не сходит с губ.
Наконец-то
                  и у писателя
будет
          свой
                  клуб.
Хорошая весть.
Организовать
так,
      чтобы цвесть
и не завять.
Выбрать
              мебель
                          красивую самую,
обитую
            в недорогой бархат,
чтоб сесть
                 и удобно
                                слушать часами
доклад
            товарища Авербаха.
Потом,
           понятен,
                         прост
                                   и нехитр,
к небу
           глаза воздевши,
пусть
         Молчанов
                         читает стихи
под аплодисменты девушек.
Чтоб каждому
                       чувствовалось
                                               хорошо и вольно́,
пусть —
              если выйдет оказийка —
встанет
и прочитает
                    Всеволод Ивано́в
пару, другую рассказиков.
Чтоб нам не сидеть
                                по своим скворешням —
так,
      как писатель
                          сидел века.
Хочется
             встретиться
                                 с Толстым,
                                                   с Орешиным
поговорить
                  за бутылкой пивка.
Простая еда.
                     Простой напиток.
Без скатертей
                       и прочей финтифлюжины.
Отдать
            столовую
                            в руки Нарпита —
нечего
           разводить ужины!
Чтоб не было
                      этих
                              разных фокстротов,
чтоб джазы
                   творчеству
                                      не мешали, бубня,—
а с вами
              беседовал бы
                                     товарищ Родов,
не надоедающий
                            в течение дня.
Чтоб не было
                      этих
                              разных биллиардов,
чтоб мы
             на пустяках не старели,
а слушали
                  бесхитростных
                                           красных бардов
и прочих
              самородков менестрелей.
Писателю
                классику
                               мил и люб
не грохот,
                а покой…
Вот вы
           организуйте
                               т а к о й  клуб,
а я
     туда…
                ни ногой.