Владимир Маяковский - Том 5. Стихотворения 1923

Верующий крестьянин
             или неверующий,
                 надо или не надо,
но всегда
    норовит
         выполнять обряды.

В церковь упираются
         или в красный угол,
крестятся,
    пялят глаза, —
а потом
    норовят облизать друг друга,
или лапу поповскую,
         или образа.
Шел
       через деревню
         прыщастый калека.
Калеке б этому —
         нужен лекарь.
А калека фыркает:
         «Поможет бог».
Остановился у образа —
                 и в образ чмок.

Присосался к иконе
         долго и сильно.
И пока
    выпячивал губищи грязные,
с губищ
    на образ
         вползла бациллина —
заразная,
посидела малость
и заразмножалась.
А через минуту,
               гуляя
         ради
первопрестольного праздника,
Вавила Грязнушкин,
         стоеросовый дядя,
остановился
         и закрестился у иконы грязненькой.
Покончив с аллилуями,
будто вошь,
в икону
    Вавила
         вцепился поцелуями,
да так сильно,
            что за фалды не оторвешь.

Минут пять
        бациллы
переползали
         с иконы
         на губу Вавилы.
Помолился
       и понес бациллы Грязнушкин.
Радостный идет,
                аж сияют веснушки!
Идет.
         Из-за хаты
              перед Вавилою
встала Маша —
               Вавилина милая.
Ради праздника,
         не на шутку
впился Вавила
             губами
            в Машутку.
Должно быть, с дюжину,
                 бацилла за бациллой,
переползали в уста милой.
Вавила
    сияет,
         аж глазу больно,
вскорости свадьбу рисует разум.
Навстречу — кум.
         «Облобызаемся
                     по случаю престольного!»
Облобызались,
             и куму
         передал
            заразу.
Пришел домой,
              семью скликал
и всех перелобызал —
             от мала до велика;
до того разлобызался в этом году,
что даже
    пса
           Полкана
         лобызнул на ходу.
В общей сложности,
         ни много ни мало —
слушайте,
    на́ слово веря, —
человек полтораста налобызал он
и
   одного зверя.
А те
       заразу
    в свою очередь
передали —
         кто — мамаше,
            кто — сыну,
            кто — дочери.
Через день
    ночью
         проснулся Вавила,
будто
         губу ему
           колесом придавило.
Глянул в зеркало.
         Крестная сила!
От уха до уха
          губу перекосило.

А уже
          и мамаша
              зеркало ищет.
«Что это, — говорит, —
                 как гора,
                     губища?»
Один за другим выползает родич.
У родичей
    губы
         галоши вроде.
Вид у родичей —
не родичи,
    а уродичи.
Полкан —
    и тот
         рыча
перекатывается
              и рвет губу сплеча.
Лизнул кота.
         Болезнь ту
передал коту.
Мяукает кот,
         пищит и носится.
Из-за губы
    не видно переносицы.
К утру взвыло всё село —
полсела
    в могилы свело.
Лишь пес
    да кот
         выжили еле.
И то —
            окривели.
Осталось
    от деревни
         только человек двадцать —
не верили,
    не прикладывались
               и не желали лобызаться.
Через год
    объяснил
         доктор один им,
что село
    переболело
         нарывом лошадиным.
Крестьяне,
       коль вывод не сделаете сами —
вот он:
            у образо́в не стойте разинями,
губой
         не елозьте грязными образа́ми,
не христосуйтесь —
         и не будете
                 кобылогубыми образинами.

Крестьяне,
    бросьте всякие обряды!
Обрядам
    только попы рады.

Посудите вот:
родился человек
               или помер —
попу доход,
а крестьянину ничего —
              неприятности кроме.
Жил да был мужик Василий,
богатый,
    но мозгами не в силе.
Родилась у него дочка —
маленькая,
    как точка.
Не дочь,
    а хворо́ба,
смотри в оба.
Надо бы
    ее
       немедленно к врачу,
да Василий говорит:
         «Доктора́ —
              чушь!
Впрягу Пегова
            и к попу лечу.
Поздоровеет моментально —
              только окрещу».
Пудами стол
    уставили в снедь,
к самогону
    огурцов присовокупили во́з еще.
Пришел дьякон,
               кудластый, как медведь,
да поп, толстый,
                как паровозище.
А гостей собралось ради крестин!!!
Откуда их
    столько
         удалось наскрести?!
Гости
         с попами
            попили,
         попели
и, наконец,
       собралися вокруг купели.
Дьякон напился,
                аж не дополз до колодца,
воду набрал —
         из первого болотца.
Вода холодная да грязная —
так и плавают микробы разные.
Крестный упился
         и не то что троекратно —
раз десять окунал
         туда и обратно.
От холода
    у бедной дочки
ручки и ножки —
         как осиновые листочки.
Чуть было
    дочке
         не пришел капут:
опустили ее
        в воду
         вместе с головою,
да дочка
    сама
            вмешалась тут,
чуть не надорвалась в плаче
              и в вое.
Тут ее
          вынула крестная мать
да мимоходом
            головкой о двери — хвать!

Известно одному богу,
как ее не прикончили
         или не оторвали ногу.
Беда
    не любит одна шляться —
так вот
    еще,
    &nbsp      на беду ей
(как раз
    такая святая подвернулась в святцах),
назвали —
    «Перепетуей».
После крестин
             ударились в обжорку
                     да в пьянку,
скулы
         друг другу
              выворачивали наизнанку.
Василий
    от сивухи не в своем уме:
начисто
    ухо
         отгрыз куме.
После крестин
         дочка
прохворала
       полтора годочка.
Доктора отходили еле.
От крестной
         ножки все-таки
              окривели.
Подросла
    и нравится жениховским глазам уж.
Да никак Перепетуи
         не выдать замуж.
Женихи говорят:
                «При таком имени —
в жены никак не подходите вы́ мне».
Зачахла девица
              из-за глупых крестин,
так
     можно
    дочку
         в гроб свести…
А по-моему,
         не торопись при рождении младенца —
младенец никуда не денется.
Пойдешь за покупками,
             кстати
зайди и запиши дитё в комиссариате.

А подрос,
    и если Сосипатр не мил
или имя Перепетуя тебе не мило —
зашел в комиссариат
              и переменил,
зашла в комиссариат
         и переменила.