Владимир Маяковский - Том 5. Стихотворения 1923

Если вправду
           был
         Христос чадолюбивый,
если в небе
       был всевидящий бог, —
почему
    вам
          помещики чесали гривы?
Почему давил помещичий сапог?
Или только помещикам
           и пашни
               и лес?
Или блюдет Христос
         лишь помещичий интерес?
Сколько лет
        крестьянин
            крестился истов,
а землю получил
         не от бога,
           а от коммунистов!
Если у Христа
            не только волос долгий,
но и ум
    у Христа
         всемогущий, —
почему
    допущен голод на Волге?
Чтобы вас
    переселять в райские кущи?
Или только затем ему ладан курится,
чтобы у богатого
         в супе
           плавала курица?

Не Христос помог —
         советская власть.
Чего ж Христу поклоны класть?
Почему
    этот самый бог тройной
на войну
    не послал
         вселюбящего Христа?
Почему истреблял крестьян войной,
кровью крестьянскою поля исхлестал?
Или Христу —
             не до крестьянского рева?
Христу дороже спокойствие царево?
Крестьяне
    Христу молились веками,
а война
             не им остановлена,
               а большевиками.
Понятно —
        пасха блюдется попами.
Не зря обивают попы пороги.
Но вы
          из сердца вырвите память,
память об ихнем —
         злом боге.
Русь,
        разогнись,
         наконец,
           богомолица!
Чем праздновать
         чепуху разную,
рождество
    и воскресенье
             Коммуны-вольницы
всем крестьянским сердцем отпразднуем!

Жил Тит.
    Таких много!
Вся надежда у него
         на господа-бога.
Был Тит,
    как колода, глуп.
Пока не станет плечам горячо,
машет Тит
    со лба на пуп
да с правого
        на левое плечо.
Иной раз досадно даже.
Говоришь:
    «Чем тыкать фигой в пуп —
дрова коли!
       Наколол бы сажень,
а то
      и целый куб».
Но сколько на Тита ни ори,
Тит
    не слушает слов:
чешет Тит языком тропари
да «Часослов».
Раз
      у Тита
    в поле
гроза закуролесила чересчур люто.
А Тит говорит:
             «В господней воле…
Помолюсь,
       попрошу своего Илью-то».

Послушал молитву Тита Илья
да как вдарит
          по всем
         по Титовым жильям!
И осталось у Тита —
         крещеная башка

да от избы
    углей
         полтора мешка.
Обнищал Тит:
            проселки месит пятой.
Не помогли
        ни бог-отец,
              ни сын,
                  ни дух святой.

А Иванов Ваня —
         другого сорта:
не верит
    ни в бога,
         ни в чёрта.

Товарищи у Ваньки —
сплошь одни агрономы
            да механики.
Чем Илье молиться круглый год,
Ванька взял
       и провел громоотвод.

Гремит Илья,
          молнии лья,
а не может перейти Иванов порог.
При громоотводе —
         бессилен сам Илья
пророк.
Ударит молния
              Ваньке в шпиль —
и
   хвост в землю
         прячет куце.
А у Иванова —
               даже
         не тронулась пыль!
Сидит
    и хлещет
         чай с блюдца.
Вывод сам лезет в дверь
(не надо голову ломать в му́ке!):
крестьянин,
        ни в какого бога не верь,
а верь науке.

Верующий крестьянин
             или неверующий,
                 надо или не надо,
но всегда
    норовит
         выполнять обряды.

В церковь упираются
         или в красный угол,
крестятся,
    пялят глаза, —
а потом
    норовят облизать друг друга,
или лапу поповскую,
         или образа.
Шел
       через деревню
         прыщастый калека.
Калеке б этому —
         нужен лекарь.
А калека фыркает:
         «Поможет бог».
Остановился у образа —
                 и в образ чмок.

Присосался к иконе
         долго и сильно.
И пока
    выпячивал губищи грязные,
с губищ
    на образ
         вползла бациллина —
заразная,
посидела малость
и заразмножалась.
А через минуту,
               гуляя
         ради
первопрестольного праздника,
Вавила Грязнушкин,
         стоеросовый дядя,
остановился
         и закрестился у иконы грязненькой.
Покончив с аллилуями,
будто вошь,
в икону
    Вавила
         вцепился поцелуями,
да так сильно,
            что за фалды не оторвешь.

Минут пять
        бациллы
переползали
         с иконы
         на губу Вавилы.
Помолился
       и понес бациллы Грязнушкин.
Радостный идет,
                аж сияют веснушки!
Идет.
         Из-за хаты
              перед Вавилою
встала Маша —
               Вавилина милая.
Ради праздника,
         не на шутку
впился Вавила
             губами
            в Машутку.
Должно быть, с дюжину,
                 бацилла за бациллой,
переползали в уста милой.
Вавила
    сияет,
         аж глазу больно,
вскорости свадьбу рисует разум.
Навстречу — кум.
         «Облобызаемся
                     по случаю престольного!»
Облобызались,
             и куму
         передал
            заразу.
Пришел домой,
              семью скликал
и всех перелобызал —
             от мала до велика;
до того разлобызался в этом году,
что даже
    пса
           Полкана
         лобызнул на ходу.
В общей сложности,
         ни много ни мало —
слушайте,
    на́ слово веря, —
человек полтораста налобызал он
и
   одного зверя.
А те
       заразу
    в свою очередь
передали —
         кто — мамаше,
            кто — сыну,
            кто — дочери.
Через день
    ночью
         проснулся Вавила,
будто
         губу ему
           колесом придавило.
Глянул в зеркало.
         Крестная сила!
От уха до уха
          губу перекосило.

А уже
          и мамаша
              зеркало ищет.
«Что это, — говорит, —
                 как гора,
                     губища?»
Один за другим выползает родич.
У родичей
    губы
         галоши вроде.
Вид у родичей —
не родичи,
    а уродичи.
Полкан —
    и тот
         рыча
перекатывается
              и рвет губу сплеча.
Лизнул кота.
         Болезнь ту
передал коту.
Мяукает кот,
         пищит и носится.
Из-за губы
    не видно переносицы.
К утру взвыло всё село —
полсела
    в могилы свело.
Лишь пес
    да кот
         выжили еле.
И то —
            окривели.
Осталось
    от деревни
         только человек двадцать —
не верили,
    не прикладывались
               и не желали лобызаться.
Через год
    объяснил
         доктор один им,
что село
    переболело
         нарывом лошадиным.
Крестьяне,
       коль вывод не сделаете сами —
вот он:
            у образо́в не стойте разинями,
губой
         не елозьте грязными образа́ми,
не христосуйтесь —
         и не будете
                 кобылогубыми образинами.