Василий Сумбатов - Прозрачная тьма: Собрание стихотворений

Золотая веселая рыбка
В водоеме, где хищников нет…

Здравствуй, Детство! Всё та же улыбка
И в глазах тот же радостный свет,
Та же ясная, крепкая вера
В то, что мир для тебя сотворен,
Что лишь радости – времени мера,
Что любое желанье – закон.

Жаль, что в жизни недолго ты длишься, –
Ищешь в отрочестве новизны,
Забываешь свой мир и стыдишься
Вспоминать свои светлые сны!
Эти сны – предо мной, и святая
Радость детства во мне ожила…

Где ты, рыбка моя золотая?
Ты в какие края уплыла?..

Уже не зима и еще не весна,
Но бабочку я увидал из окна,
И крылья, как фляги цветные в сигнале,
Мелькая словами, раздельно сказали:
«Увидимся скоро. Приду не одна,
Со мной ароматы и краски. Весна».

Мальчик в белой матросской рубашке,
Голубой воротник, якоря,
Надпись «Чайка» на ленте фуражки,
Буквы золотом ярким горят.

А наружность запомнилась мало, –
Был кудряв он и зеленоглаз,
Что-то было в нем, что привлекало.
Но и трудно с ним было подчас.

Он упрям был и очень застенчив,
Очень вспыльчив, остер на язык,
В отношениях часто изменчив,
Но лишь с теми, к кому не привык.

А к кому привыкал – неизменно
С теми прост и внимателен был,
Говорил обо всем откровенно,
Был ребячески весел и мил.

Зорко он подмечал недостатки,
Но в других, а в себе их не знал
И не видел их в толстой тетрадке,
Где наивные вирши кропал.

Красотой восхищался он бурно,
Прелесть музыки рано постиг,
Рисовал акварели недурно,
С малых лет стал любителем книг.

Мальчик рос, я за ним шаг за шагом
Не пойду. Вот он в годы войны, –
Он в погонах с гусарским зигзагом,
Но всё те же черты в нем видны:

Наблюдателен, сметлив, проворен
Был на фронте по-прежнему он,
А в боях – безрассудно задорен
И за это не раз награжден.

Помню, как он лежал в лазарете,
Его странный в беспамятстве бред
О стихах, о каком-то поэте,
О котором не ведает свет…

Здесь далёко еще до развязки, –
Было счастье любви и семьи,
Снова книги, тетради и краски, –
Жизнь вернулась в свои колеи.

Колеи эти хрупки и тленны!
Стал он стар и давно не кудряв,
В нем осталось одно неизменным –
Его резвый мальчишеский нрав.

Здесь окончился мыслей полет, –
Они пленницы чьи-то отныне,
Их замкнули в глухой переплет,
Положили в холодной витрине.

Стали книгой, и тесно им в ней –
Будто стрелам, вонзившимся в землю…
Здесь не видно мелькания дней,
Здесь всё в дреме, но мысли не дремлют, –

Ждут они, что вот-вот переплет,
Как два мощных крыла, распахнется
И с собой их в тот край унесет,
Где бывать лишь немногим дается.

Ждут, а время летит… К тесноте
Привыкают, свободы не ищут
И уж больше не верят мечте
О том крае, где Славы жилище.

Так полет остановлен судьбой
В тесной книге, дремотой объятой,
Перелет – как покров гробовой…
Знать, не быть тебе, книга, крылатой!

Когда молитвы я творю
Перед иконою старинной,
Моля за близких, говорю:
– Я на себя беру их вины!

Прости им, Боже! обрати
Все на меня те наказанья.
Что присудил им, – всё снести
Я рад за них в их оправданье! –

Молю, тревожась и скорбя,
И верю, и благоговею,
Молю в слезах, – как за себя
Уже давно молить не смею.

Вынесли гроб отпетого,
Зароют в землю потом…
Жил-был поэт – и нет его,
И вянут цветы под крестом…

Книжка стихов останется
И долго еще будет жить, –
К ней от могилы тянется
Бессмертия хрупкая нить.

Пристань с названьем старинным, как миф,
Смотрит в прозрачный залив.

Пристань Венеры! – не здесь ли она
В пене была рождена?

Войны не помнят, но верный гранит
Имя Венеры хранит.

Что-то манило в былые года
Славных поэтов сюда.

Может, их ждали богини следы
Здесь, на песке у воды?

Может быть, в пене являлась им вновь
Та, чье дыханье – любовь?

Всё может быть, но кто вспомнит о том
В этом заливе глухом?

Бухта Поэтов и Байронов грот, –
Кто здесь теперь их найдет?..

Нам Тютчев дал в пылу лиризма
Пример чистейшего софизма:
«Мысль изреченная есть ложь».

Поймешь – молчи, а то – солжешь.

Слышу в открытые окна вагона
Гул отдаленного звона, –

Это из Рима последние звуки
Песни бессрочной разлуки.

Сорок лет жизни осталось там, в Риме,
Трудно прощаться мне с ними, –

Жизнь пережитая неотделима
От вековечного Рима.

Всё там осталось, – и люди, что милы,
И дорогие могилы.

Улиц старинных живые картины,
Храмы, дворцы и руины…

Свыкся со всем я и нынче теряю!
Что впереди – я не знаю,

Но говорю в этот час расставанья:
– Рим, я вернусь! До свиданья!

Меж сном и бдением мгновенья
Никем не считанные есть –
Как бы таинственные звенья
Меж да и нет, меж там и здесь.

Еще не спишь, еще земные
Толпятся звуки, но меж них
Звучат мелодии иные,
Вплетая в прозу звонкий стих.

Внизу бормочет беспокойно
Земная тусклая волна,
А сверху ветер трелью стройной
Сзывает мысли в терем сна,

И ум, меж гранями витая,
Уж не здесь, еще не там, –
Как чайка мечется, не зная –
Внимать ли ветру иль волнам.

Премудрость Божия – София!
Ты – ангел пламенный, Ты – свет,
Ты – всё живящая стихия,
В Тебе одной – на всё ответ.

Вся философия земная,
Твоим огнем озарена,
Рвалась к Тебе, Тебя не зная,
Во все земные времена.

Но Ты, София, – мать всей яви, –
Казалась тайной мудрецам
И открывалась в вечной славе
Лишь просто верящим сердцам.

Светает, и такая тишина –
Как будто в дальней суздальской деревне
Глухой зимой, хоть виден из окна –
Враг тишины – громадный город древний.

Но скоро солнца равнодушный взгляд
Спугнет покой, рожденный тишиною, –
Фабричные гудки заголосят
И город вспыхнет суетой дневною…

Знойный вихрь бессвязных мыслей
Всё смешать и сжечь готов,
И беспомощно повисли,
Не раскрывшись, розы снов.

Времена, людей, событья,
Звуки, краски, свет и тьму
Кто-то вяжет общей нитью
И подносит их уму,

И понять его неволит, –
Что, зачем, когда и где,
Но о сне, о сне лишь молит
Ум, как пашня о дожде.

Молит тщетно, – пытка длится,
А часы идут, идут…
За окном ночная птица
Накликает мне беду…