Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

В заносы, в бунт простоволосый,
Но поскорей, но поскорей, —
В разрытый щебень, под откосы,
Без тормозов, без фонарей,

По голым рельсам, отцепляясь
Иль прицепляясь на ходу,
А трехдюймовка, накаляясь,
Волчком, запущенным на льду,

А ночь, вытягивая шею,
По-вдовьи кутаясь в платок, —
И зарево, треща, над нею
С шестка летает на шесток —

Офелия, о нимфа! Нежной
Болотно-сумрачной водой,
Фатой венчальной белоснежной
Под угасающей звездой —

Или седая, неживая
Или иная, не своя,
Забившись в уголок трамвая,
С корзиной старого белья, —

Десятилетьями без цели,
Лишь что-нибудь еще сказать, —
И так, в могиле иль в постели
Лежать и плакать и взывать,

И заклинать и, заклиная,
Не верить и молчать, — хоть раз,
Во сне, быть может, вспоминая,
Офелия! — Коснуться глаз —

Над Росью, над моей рекой,
Где розовые скалы в воду
Как в зеркало, — еще такой —
С разгона головой в свободу, —

Веслом натруженным гребя,
В дырявой лодке плоскодонной,
В одну тебя, в одну тебя,
В одну тебя еще влюбленный,

Переплывая синеву,
Лазурь опущенного взгляда,
В Александрийскую листву,
В ветвистую прохладу сада,

По старой Гетманской в зарю,
К таинственной звезде Полярной,
К мечтательному фонарю,
К наклонной каланче пожарной,

К годам, где старая печаль
Персидской поросла сиренью, —
Хотя б на миг один причаль
Взволнованной счастливой тенью —

Над Белой Церковью луна, —
И льется летняя истома
На труп зарезанного сна,
На мусор нежилого дома,

На милые твои черты, —
И вновь, в движенье поворотном,
Луна спокойно с высоты
В прозрачном воздухе дремотном —

И если так, и если даже
Бельмо слепое в словаре,
Она со мною, та же, та же, —
Зарубкой свежей на коре.

Вся в шуме листьев, в блеске, в громе,
В ударе гулком под ребром,
В измене старой, в новом доме,
В глазах невидящих и в том,

Как ночью нехотя с окраин,
Больное сердце торопя,
По лестницам вползает Каин,
Зубами черными скрипя,

И в том, как ложка, разливая,
Над паром въедливым дрожит
И падает и, остывая,
Как труп на скатерти лежит —

Так возникает, — непохожей,
Себя сама не узнает,
Но здесь уже, в костях, под кожей,
И, кажется, еще поет —

Тем голосом, тем страшным звуком,
Подслушанным среди волков,
И только сердце ржавым стуком
Считает время у висков —

Не отпущу и не забуду,
Не разлюблю, — за каждый год,
За каждый камень, здесь и всюду,
В пустыне всех земных широт.

Среди вокзальных наставлений
Играя шляпой иль ключом,
Случайно, без приготовлений
Коснуться призрака плечом —

И в первый миг не замечая
Ни холодка, ни ветерка,
Но спутникам не отвечая,
Кого-то потеснив слегка,

Вдруг вырваться нетерпеливо
Из рук, терзающих еще,
И гладить, гладить молчаливо
В толпе занывшее плечо —

Ни судороги, ни ожога,
Но долго повторять потом —
О, ради Бога, ради Бога, —
Внезапно пересохшим ртом —

И спотыкаясь о ступени,
Роняя вещи на ходу,
Взывать вослед скользящей тени —
— Уже иду, уже иду! —

А там, сквозь вечность проплывают
Голубоватые черты,
В вечернем дыме тают, тают —
Уже не ты, уже не ты —

Подходит смерть, и странно мне прощанье
С самим собой на чуждом языке, —
Как будто чувств подложных завещанье,
Забытое на пыльном чердаке.

Так странно мне признаться, что без цели
Блуждал я столько беспокойных лет,
Что суждено мне умереть в постели,
Что выпьет с горя добрый мой сосед,

Что на пять лет по третьему разряду
Чужой земле мой прах передадут,
Потопчутся, поговорят что надо,
И наскоро всплакнут — и отойдут.

Но я услышу, вечность проникая,
За Бояркой вечерний стук колес, —
То дачный поезд, окнами мелькая,
Уже уходит в мир метаморфоз —

Ночь первая надвинется сурово,
Свое лицо правдиво обнажит,
И по деревьям необычно ново
Без шума темный ветер пробежит.

Вторая ночь придвинется на смену, —
Вздохнет вдовой, помедлит надо мной
И озарит кладбищенскую стену
Влюбленной в небо Пушкинской луной.

Ночь поздняя черным-черна,
По стеклам в ночь ручьи стекают,
Деревья в проруби окна
Как руки длинные мелькают.
В саду потоп. Бурлит вода,
Цветы всплывают вверх корнями,
Дрожащий ветер иногда
В дом пробирается тенями.
Входите запросто, мой друг, —
Как встарь со мною помолчите,
О криво стоптанный каблук
Потухшей трубкой постучите.
Послушных слов не находя,
Взъерошьте волосы густые,
И шум дождя, и шум дождя
Заменит нам слова пустые.
Давайте слушать дальний гром
И плеск, и лепет, и журчанье, —
Так распадается наш дом
И громко плачет на прощанье.

Не знаю, ласточки иль ноты
На телеграфных проводах, —
Вот-вот смычком их тронет кто-то
Еще затерянный в садах.

Быть может ветер, тень быть может,
Быть может осторожный сон, —
Но в час вечерний выйдет он
И вздох на музыку положит.

Ты будешь слушать, — потому
Что всё теперь неповторимо,
Что ночь сама уже незримо
Листы разметила ему.

Твой мир, с его туманным дном,
С его текучим обновленьем —
Всё те же звезды за окном,
Но вот окно в саду ином
(Сад, где терзает сожаленье).
Любил ли ты? В густых ветвях
До утра соловьи кричали,
И свистом пули второпях
На птичий голос отвечали.
Во мраке слабого крыла
Испуганное трепыханье,
И треск разбитого ствола,
И орудийного жерла
Неумолимое дыханье —
Так просто, — все воспоминанья
Свести к числу забытых лет, —
Но этот отраженный свет
Не нужного тебе признанья —
Горит и падает звезда,
Вся ночь озарена до боли, —
— О, подскажи!
— Быть может да,
Быть может только. И не боле.

Медлительно и многоствольно
Свой голос понижает сад, —
Ты будешь повторять невольно —
— Потом закат, потом закат.
Начало фразы музыкальной,
Легко запевшей на ходу,
Иль поздних листьев шум прощальный
В незатихающем саду.
Закат, закат. И ночь вошла,
Неспешно окна затемнила,
В пустое кресло у стола
Свой плащ широкий уронила.
Молчанье. Отдых. Мир дневной
Как рана свежая зализан,
Вокруг меня и надо мной
Весь воздух музыкой пронизан.
Холодное журчанье гор,
Деревьев сонных бормотанье,
Подземной бури клокотанье,
Звезд полуночных разговор.

Ты болен, болен. Этот сон
Неясный, ни о чем, и всё же
О чем-то, что всего дороже, —
Не сон, но призраки имен,
Колеблемые ветром лица,
Предчувствие настороже,
Пустая мертвая страница,
Но оживленная уже
Пера одним прикосновеньем
В туманных поисках штриха,
Возможным трепетом стиха,
Возможным бури дуновеньем,
Возможной сердца глубиной,
Души движеньем осторожным,
Одним признаньем невозможным, —
О, Боже мой, — одной, — одной, —
Одной слезой, что не упала,
Но промелькнула в стороне,
И высохла, и камнем стала,
Сметающим тебя во сне.