Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

Усталость моя мимолетна,
И снова я встал и иду.
Туманов сырые полотна
Закрыли родную звезду.

Тоска изостренные копья
Вонзает в иссохшую грудь,
И падают мертвые хлопья
На дикий, неезженный путь.

Весенняя доля забыта,
Тревога не сходит с лица
И урна надежды разбита…
Но надо идти до конца.

Седые змеи зимней вьюги
Мой путь снегами занесли,
Но слышу светлый зов Подруги
В морозно-дымчатой дали.

Напрасно звон печальный хочет
Вернуть меня с пути домой
И ветер яростный хохочет,
Как злобный демон, надо мной,

Напрасно крики грозной Бури
Летят над далями снегов, –
Сквозь вой и вопли диких фурий
Слышней моей Подруги зов!

Быть может, сны меня покинут
И жизнь безвременно замрет, –
Лучи Любви, смеясь, раздвинут
В обитель Смерти черный вход.

Слышу зов я! Надоела мне равнин пустынных даль,
Сердце в горы захотело, – прочь же схимница-Печаль!

Сердце бьется, крылья плещут в пьяной Солнцем синеве,
И, как молнии, трепещут мысли в буйной голове.

К лону Воли припадая, я разбил замки ворот,
Как комета огневая, я лечу – вперед, вперед!

Я убил змею бессилья и проклятье темных чар.
Сердце пьяно. Плещут крылья. Близок Солнца жгучий жар.

Вижу светлое сиянье, беззакатную зарю…
Прочь, раздумье! Прочь, молчанье! В этом блеске я сгорю!

Бриллианты весенних цветов
Солнце огненным оком лелеет,
С изумрудных, воскресших лугов
Ароматом и свежестью веет.

Томно шепчет Весна: «Отдохни!
Здесь, на лоне безгрешном и юном
Позабудь про минувшие дни
И прислушайся к радостным струнам!»

Сердце чистым восторгом пьяно,
Ничего ему больше не надо…
Наконец-то предстало оно,
Долгожданное мной Эльдорадо!

Украсила Полночь алмазами звезд
Весеннего неба корону,
И звезды, сплетя зыбкоогненный мост,
Зовут меня к Божьему трону.

Тоскою иль Страхом Душа пленена, –
Ее эта ночь успокоит,
И, вызвав печальные тени со дна,
Их светлою ризой укроет…

…Искрится росинок жемчужная пыль
Над черною бездною Боли
И к небу возносит сверкающий шпиль
Желанье Забвенья и Воли

Много было мерцаний,
Но миражами были они.
И от внешних лобзаний
Я иду к вам, осенние дни.

Ваши хмурые ласки
Мне отрадней, чем юный обман,
И родимые сказки
Мне нашепчет осенний туман.

Не лучу золотому
Из пустыни меня увести:
Обречен я иному,
Обречен я иному пути.

Оскорбленных отверженцев мать,
Всегубящая жрица Чума!
Дай мне миг наслажденья узнать,
Посети моих ближних дома,
Чтобы в братской крови искупать
Мог я грезы больного ума.

Свей шипами усеянный жгут,
Над землею его занеси,
Совершая свой праведный суд,
Все строенье людское снеси
И в теченье немногих минут
В безвозвратную даль унеси!

Расстели свой могильный покров,
Преврати Землю в мерзостный труп,
Раны Смерти прекрасней цветов,
Запах тленья мне близок и люб,
Я для встречи с тобою готов,
Для лобзанья отравленных губ.

Водка! Святая, чудесная влага!
Дьявол она или Бог – я не знаю,-
Знаю одно: в ней огонь и отвага,
С нею я ближе и к Аду, и к Раю!
С ней забываю, что путь земной труден,
С ней прилетает желанная Воля
И от ползучих, томительных буден
Мчит далеко меня бес Алкоголя.
Я над пустыней земной вырастаю,
В сердце горит огневая отвага!
Думами близок и Аду, и Раю,
Водка, с тобой я, чудесная влага!

Склоненные внимательные лица,
Цепями книг окован светлый зал.
Передо мною пыльная страница –

Затертый ледоходом лет журнал.
И любопытством трепетным волнуем,
Словам умерших жадно я внимал.

Живая жизнь, подобно тихим струям,
Шумела где-то, странно далека,
И я припал к Былому поцелуем,

Но и в Былое шла со мной Тоска.
Куда я ни смотрел, лишь Смерти тени
Мрачили жизнь и в прошлые века

И тяжко бились крылья преступлений.
В тоске я отрывал от книг свой взор,
А зал был полон страшных привидений:

Вот у окна беззвучный разговор
Ведут два тощих, испитых студента.
Смотрю на них внимательно, в упор,

Их тусклых дней бескрасочная лента
Передо мной как призрак бредовой,
Не видно в ней лучистого момента!

Одну борьбу с ползучею нуждой
Я вижу в их глазах мертво голодных
Да горьких мигов похоронный строй

Угадываю в жестах несвободных,
И чую звук их шелестящих слов,
Безобразных, бескрылых и бесплодных.

Рожденные на камнях городов,
Смешные и печальные уродцы!
Они не знали солнечных лугов,

Не падали в подземные колодцы
И не взлетали в голубую высь,
Чтоб с Дьяволом и Богом побороться!

Они с землей и Городом сжились,
Опутала их пошлость мелочами
И в мозг влила им мыслей сгнивших слизь,

И на меня оплывшими глазами
Из глаз их гнусно глянула теперь,
И поскорей над пыльными строками

Склонился я, закрыв пред нею дверь.
А в окна мертволикая столица
Смотрела хмуро, как угрюмый зверь,

И тенью Смерти покрывала лица.

Влачась по уличным камням,
Среди бескрасочных строений
Я позабыл воздушный храм
Весенне-легких настроений.

Опутал душу жадный грех
Сетями цепкими порока,
Глаза погасли, юный смех
Застыл на дне Тоски глубокой.

Гнилой туман закутал мир
И бродят мысли в нем устало,
Справляет Дьявол наглый пир
И злость, рыдая, точит жало.

А если феи запоют
Их заглушит столичный грохот,
Схоронит пьяный звон минут
И проституток пьяный хохот.

Но я вернусь в забытый храм,
На лоно детских настроений
И душу радостно отдам
Во власть безгрешных песнопений.

Я буду снова, юн и рад,
Встречать рассветные намеки,
И негу царственных баллад
Вложу в мечтательные строки.

Небо млеет в стыдливом румянце,
Дали кажутся смутным намеком,
И созвучья в ритмическом танце
Набегают вспененным потоком.

Легкокрылые рифмы с приветом
Прилетают из алого моря,
Залиты вечереющим светом
С легкой дымкою грусти во взоре.

И закатные робкие тени
С несказанною болью вздыхают,
И гирлянды моих песнопений
Бриллиантами слез украшают.

Увенчанный меркнущим светом,
Построенный Будущим храм,
Знакомый безумным поэтам
Да их огнекрылым мечтам,
К тебе обращаюсь с приветом,
Тебе вдохновенье отдам.

За будничным серым покровом
Пылает и пышет заря,
И в свете пурпурно-багровом,
Невиданным блеском горя,
Согретый несказанным словом,
Рисуется образ Царя.

Рисуется лик Властелина,
Который на Землю грядет,
Которого наша равнина,
Не зная, не веруя, – ждет,
Который деяние Сына
И «Семя Жены» разотрет!

Мне видятся наши потомки
И пламя последней борьбы,
И возглас Антихриста громкий,
И возглас бесстрастной Судьбы,
Планеты восставшей обломки
И – звон возвещенной трубы…

За будничным серым покровом
Я чую немеркнущий свет,
Согретый несказанным словом
Царя неродившихся бед, –
И к этим явлениям новым
Я свой обращаю привет!

Ах, все мы несчастны, и наги, и нищи,
И северный ветер Сурового Рока
Заносит к счастливым печали в жилище,
И каждое сердце живет одиноко.

Рожденные бедной черницей-Землею,
Мы небом от века до века забыты,
Приходим, уходим бесцельной тропою,
И флером Загадки все миги повиты.

Сейчас вот сижу я в тюрьме, за стенами,
А там-то за ними ужели свобода?
Ужели там нет пелены пред глазами?
И разве раздвинут там край небосвода?!

О глупые люди, о жалкие тюрьмы!
Навек нам дарованы Роком законы,
Не знаем покоя, забвенья и бурь мы,
В предвечной тюрьме мы бескрылые стоны!

Толпа обласканных закатов облаков,
Задумавшись вверху, повисла над тюрьмою,
Плывет издалека напев колоколов,
Ракита шелестит апрельскою листвою.

И сумерки идут. Вино вечерних грез
Они с собой несут и льют мне в грудь больную,
Тревога умерла, уснул в душе вопрос,
Я больше не в тюрьме, я трепет крыльев чую.

Они меня несут в надзвездный, тихий мир
Далеко от людей и грязных душных камер,
От мира, где все – тлен, где каждый нищ и сир,
Где Воскресенья звон давно затих и замер.

И слышу снова я напевы звучных струн,
И вновь звенит кругом поток жемчужных песен,
Он то едва журчит, то хлещет, как бурун,
Немолчно говоря, что мир дневной мне тесен!

И все ясней, явней сплетенный Грезой сон,
То жгучий, то больной, то детски-тихий, кроткий, –
И призрачна тюрьма, цепей холодный звон
И лунным серебром облитые решетки.

Сквозь решетку мертвым оком
Смотрит в камеру луна.
Я в раздумьи одиноком,
Грудь тоскою стеснена.

«Жизнь – проклятая химера,
Полон горя каждый час…»
Вдруг мелькнуло в мыслях: «Вера!» –
И я вспомнил. Вспомнил – Вас!

И пропал кошмар тюремный,
Ярко вспыхнула Заря
И из пропасти подземной
Я умчался, весь горя.

Крылья шумно заплескали
В море вольной синевы.
Эту радость Вы мне дали,
Эти крылья дали Вы!

Пылает факел погребальный
И в тьму безвестную влечет,
А Юность песнею прощальной
К забытым снам меня зовет.

О счастьи вкрадчиво вещает,
Что по возврате ждет меня,
И в ночь осеннюю бросает
Гирлянды яркого огня.

Но путеводный факел жадно
Стремится вдаль, во тьму скользя,
И я, – усталый – безотрадно
Шепчу: «Вернуться мне – нельзя!»

Где я прошел, мою путину
Снегами Смерти занесло,
И вихрь в бездонную пучину
Умчал и парус, и весло.

Померкли ясные созвездья,
Все гуще тьма, все круче сход,
И медный колокол возмездья
В глухой дали про Смерть поет.

И песня Юности смолкает,
И тщетно сердце иногда
К ней стон испуганный бросает…
В ответ ни эха… ни следа…

Ах, сегодня опять он воскрес,
Похороненный памятью миг!
И явился в венке из чудес,
В ожерельи из грез молодых.

Да, он с прежней улыбкой стоял,
Да, он в прежнем весеннем венке,
Но заброшен и темен мой зал,
Посвященный богине – Тоске.

И улыбке в ответ не нашлось,
У меня ни улыбки, ни слов…
Только сердце безумно рвалось
За стихающим звуком шагов…

Гулко ударил войны слепой гром,
Ворон зловещий примчался и сел,
Клювом он движет, как острым ножом,
Взор его жаден, безумен и смел.

Когти он в тело живое вонзил,
Крыльями бурю пожара зажег,
Сердце и перья в крови омочил,
Трубит победу в пылающий рог.

Звуки летят, словно дьявольский вой,
Скована страхом поникшая даль,
Смерть пролетает в фате огневой
И на руинах рыдает Печаль.

Он улетает, и следом за ним
Тянутся змеи проклятий и слез,
Тянется черный, удушливый дым,
Стрелы укоров, бессильных угроз.

Он улетает… И что ему плач?
Что ему горе и ропот земной?
Он насладился, извечный палач,
Мукой, слезами и кровью людской.

Целен и жаден он был на пиру,
Но неспокоен возвратный полет:
Снова почуял он злую игру,
Снова убийство пьянит и влечет!

Небо Грехом окаймилось,
Ложью покрылась Земля,
Солнце печалью затмилось,
Кровь оросила поля.

Дикие ужасы пляшут,
Горе пред ними трубит,
Черные вестники машут,
Слышен напев панихид.

Красные звуки набата…
Горький напев похорон…
Солнце Тоскою объято…
Кровью залит небосклон…

Близки реченные трубы,
Веет могильная тень.
Жизнь истомленные губы
К Смерти прижмет в этот день!

Еще пылают вышки башен,
Еще ласкает их закат,
Но мрак ночной в упорстве страшен
И крылья ночи уж шуршат.

И взор ее совиный, мутный
Плывет и – как водоворот
Вбирает блеск дневной, минутный
И чуждым холодом гнетет.

И башни в серых волнах тонут,
Смывает их вершины мгла,
И, – как испуганные, – стонут
В глухой дали колокола.

Но вскоре вопли их стихают,
Земля безмолвна, как погост,
Бесшумно тени пролетают,
Бесшумно льется шепот звёзд.

Сковали мне руки цепями
И заперли в камере грязной,
И пьяными, злыми словами
Ругали меня безобразно.

И спорили долго о казни,
Чтоб было в ней больше позора,
Но выслушал я без боязни
Ползучую весть приговора.

И вот бессердечные гномы
Меня окружили, толкаясь,
Подняли со связки соломы
И вон повели, насмехаясь.

На двор привели, привязали…
Я знал, что сейчас умираю…
И губы мои задрожали,
И с них сорвалось: «Презираю!»

Из печальных, осенних цветов
Благородной и нежной рукою
Много сплел он душистых венков,
Окропленных вечерней росою.

Не был он закаленным бойцом
И глашатаем Солнца и Счастья, –
Он, – скорее, – был лунным лучом
Посреди темноты и ненастья.

Он, как месяц, печально проплыл
И холодным, но ласковым светом
Бездыханную ночь озарил
И – как месяц, – погас пред рассветом…

В бесколонном сияющем храме
Звезды пели лучистые гимны,
Возжигали безгрешное пламя, –
Фимиам благовонный, бездымный.

А земля, обагренная кровью,
Погруженная в омут обманов,
Обращала к ним взоры с любовью
Из-за полога бледных туманов.

Но, отдавшись экстазу молитвы,
Не заметили звезды привета,
Не расслышали возгласов битвы
И земле не послали ответа.

И она с безнадежной мольбою
Осталась одинокой и пленной
И, закрывшись кровавой фатою,
Зарыдала с тоскою смиренной.

Он из гордых дум изваян,
Чистой кровью окроплен,
Крепкой ненавистью спаян
И любовью освещен.

Мир про многое забудет,
Многих скроет смертный мрак,
Он же в Вечности пребудет,
Как негаснущий маяк.

И в грядущие эпохи,
Щит забвения пронзив,
Перельются наши вздохи,
Наш пылающий порыв.

Нами созданное пламя
Искры новые зажжет
И для новой Битвы знамя
Наш потомок развернет!

Дома безогненные очи
Вперили в лунные моря,
Но – роковой противник ночи –
Уж машет крыльями Заря.

Вливает волны белой мути
В бездонно молчаливый мрак
И на руинах тайной жути
Вздымает Солнце свой маяк.

И мечет искры золотые
В глаза безогненных домов,
И улыбаются живые
На месте мрачных мертвецов.

Непристойно приседая, пляшет, пляшет кэк-уок,
Юбка, взвившись, обнажила черный, млеющий чулок.
Похоть думы замыкает в безысходное кольцо
И протягивает властно исступленное лицо.
Все смешалось… топот пляски… запах пудры и духов…
Глубже бездна, жарче пламя бредовых, горячих снов.
Топот ближе. Приседая, пляшет, пляшет кэк-уок,
И, взвиваясь, обнажает юбка млеющий чулок.

Солнце губы протянуло
К страстно-дышащей земле.
И земля к нему прильнула,
И сознанье потонуло
В золотисто-пьяной мгле.

Все земное платье смято,
Громче говор жарких струй,
Солнце заревом объято.
В грешных волнах аромата
Слышен звонкий поцелуй.

Сердце трепет сладкий чует
И томительную дрожь.
Страсть победу торжествует
И насмешливо ликует
Опьяняющая ложь.

Ты с детских лет ползучей паутиной
Оплел мой мозг и душу, как паук.
Привлек к себе стоцветною картиной,

И твой больной, неугомонный стук
Тревожит сердце зло и неустанно,
И жжет огнем неугасимых мук.

Но я с тобою скован властью странной,
Как с гробом скован неразрывно труп!
Мне мил твой облик глыбисто туманный,

Мне сладок яд твоих отравных губ,
Живит меня мрак твоего разврата
И воздух твой промозглый сердцу люб.

Пороком ум мой напитав богато,
Учил меня ты с Богом в бой вступать,
Введя в храм тьмы, – казалось, – без возврата

О чистоте потерянной рыдать
И вслед за стрелами хулений дерзких
Плач покаянный к небу воссылать.

В домах распутства, в поцелуях зверских
Томил мой дух, настойчиво шепча
Про сладкий ужас извращений мерзких.

Бесстыдству и презрению уча,
Ты отравил мою больную душу
И все темней горит моя свеча!

Но я твоих заветов не нарушу:
Навек я твой, – жестокий Властелин!
Перед могильным мраком я не трушу

И не хочу я мира тех долин,
Где человек, – наивный, как ребенок,
И Богу, и Судьбе покорный сын.

Пусть воздух там живителен и звонок,
Пускай там счастьем дышит каждый звук!
Милей мне скрип ящеровидных конок,

Свет фонарей больных и резкий стук
Встревоженно танцующих пролеток,
Чем жизнь без бурь, без горечи и мук!

Пусть вне тебя мир радостен и кроток,
Свет ярче там, где гуще темнота,
Свобода нам милей из-за решеток

И меж уродств желанней Красота!

Редеет мрак и дым угарный,
Слабеет бунтовской упырь,
Царю и Богу благодарный
Встает народ наш – богатырь!

И никнут красные знамена,
Заносит их забвенья прах,
И блеском неба озаренный,
Горит трехцветный, русский стяг.

Уж близко утро воскресенья,
Замрет крамольный дикий бред
И этим дням свое презренье
Мы бросим с гордостью вослед.

А сами станем тесной ратью
У трона Русского Царя
И осенит нас благодатью
Любви зиждительной звезда.

Моя любовь развеялась печалью,
Цветы убил безжалостный мороз
И с горечью невыплаканных слез
Стою один перед пустынной далью.

Мир сумраком одет, как темной шалью,
В душе дрожит томительный вопрос,
А Ночь полна предвестий и угроз,
И молнии сверкают грозной сталью.

Неозаренный путь мой тих и пуст,
И тщетно из моих дрожащих уст
Летят проклятья, просьбы и призывы.

Их гасит Ночь кошмарной тишиной,
И все слабей и трепетней порывы
К огням небес из бездны роковой!

Смеясь, заплывшие глаза Порока
Глядят в мое темничное окно,
А у меня все грустно и темно –
Весенний свет и пурпур зорь – далёко.

Нечистый взор, – как повеленье рока
Влечет меня все ниже, в глубь, на дно,
Где, – чую, – будет все погребено,
Что я любил и уважал глубоко.

В греховной пляске мечутся мечты,
И медленные, хищные цветы,
Растут из липкого, гнилого ила,

Бросая мне предательский намёк.
Борюсь ещё, – но – миг – и все покрыла
Твоя волна, – несытый зверь – Порок!

В ночную грудь впилися жала
Больных, озябших фонарей,
Замки с покорностью усталой
Висят у запертых дверей.

Глаза домов, часам покорны,
Сомкнули строй усталых век,
И свет, впиваясь в сумрак черный,
Струится только из аптек.

Шаги бессонного гуляки
На миг сон улиц всколыхнут
И сгинут в тяжкодумном мраке,
В пучине дремлющих минут.

Моя Тоска встает, рыдая, –
И гонит в мрак, и тянет в Ад,
А жала фонарей, мигая,
Немую ночь сосут, язвят…

Унылая зелень бульваров
Милей заповедных лесов,
Как тяжкие цепи кошмаров
Блаженнее роскоши снов.

Моря, и равнины, и горы
Ничто перед вами – дома,
Как юные чистые взоры
Пред теми, где грешная тьма.

Разжал я ей алые губя
Своим поцелуем палящим
И жестом внезапным и грубым
Обнял ее круглые плечи…
Погасли смущенные свечи, –
Одни мы в потоке кипящем!

Вспыхнули молнии страсти,
Белое тело сверкнуло,
В пьяной, томительной власти,
В бездне немых содроганий
Все потонуло!

Бешенство груди несытой,
Бедер дрожащих извивы,
Хмель в поцелуях разлитый,
Искры безумных желаний, –
Шепот стыдливый!

Но голос Дьявола не дремлет,
Твердит о смене наслаждений,
И пьяный мозг уже не внемлет
Тому, что робко сыщет стыд,
И мрачным пламенем горит
Заря отверженных сплетений.

И там, где кричали орлы,
Протянулись ползучие, цепкие змеи,
Изогнувши свои сладострастные шеи,
И в холодные кольца зажали
Лебедей, опьяненных развратом…
…………………………………………
В бездне царственной мглы
Смехи Дьявола вдруг зазвучали
Громовым, тяжкомлатным раскатом!

Была весна. В земных хоромах
Горели брачные запястья,
Дыханье девственных черемух
Томило дух желаньем счастья

Земную грудь истомой раня,
Лобзали солнечные губы
И светлым звоном мозг туманя,
Трубили в огненные трубы.

Но был он бледен и заплакан,
В весенне-радостных хоромах
Смотрел с тоской в бездонный мрак он
И в нем искал очей знакомых.

В его плененном думой взоре
Росинки слез, дрожа, сверкали,
И блекли радостные зори,
И песни Солнца замолкали.

И как Мир ни был юн и весел,
Проникся все ж его печалью,
И дождик сеть свою повесил
Над отуманенною далью.

Напрасно хочет Жизнь пленительным туманом
Окутать предо мной свой безобразный храм:
Навек прикован взор к горящим кровью ранам
И ненависть свою за Счастье не отдам!

В темницах, и дворцах, и меж степных просторов
Я узник немощный, я раб земной тоски,
Но в мертвой тишине бездонных коридоров
Пою дома распутств и славлю кабаки!

И нравятся мне вор, убийца, и ползучий,
Продавший честь шпион, и жадный ростовщик:
В их ласках Дьявол сам, низверженный – могучий
Являет мест свою, свой заклейменный лик.

И только в их кругу, среди бесов глумленья,
Среди озлобленных, бунтующих людей
Рождаются цветы великого презренья
И вспыхивает весть о гибели всех дней,

О Дне, когда во всей закованной Вселенной
Мятежный, жадный крик свирепо пролетит,
Когда на Бога Мир восстанет полоненный
И оскорбленный Бог Мир Смертью поразит!

Руками тяжкими сжимал меня разврат
Среди продажных тел, среди подушек сальных
И – вдруг – в окно проник томящий аромат
Забытых мной цветов, безгрешных и печальных,

И вспомнился в тот миг мне деревенский сад,
И ясность дней былых, наивных и кристальных,
И тихих вечеров задумчивый закат
Над далями полей осенне-погребальных.

Померк и потускнел мой распаленный взор,
Любовь и чистоту, и грез былых укор –
Все воскресил во мне цветов забытых запах.

Но льется он слабей, и вновь я в скользких лапах:
Напудренных грудей порочный аромат
Мое дыханье жжет, и вновь я твой – разврат!

Под туманною, блеклой вуалью
Безутешная осень пришла,
Поглядела на Землю с печалью,
Погребальные свечи зажгла.

Из безгрешного воска березы
Догорают во мгле ледяной,
Их зеленые, девичьи грезы
Умирают одна за другой.

Их слезами холодными мочит
Караван пробегающих туч,
И над их наготою хохочет
Бессердечный, чахоточный луч…

Вечер осенний спокойно-безгрешен,
Сумрак поля утомленные нежит,
Месяц в печали своей безутешен –
Тучки прозрачные трепетно режет.

Храбро их рубит серебряный воин,
Быстро скользят его белые латы,
В храмине вечере он не спокоен,
Мчат его грезы в порыве крылатом.

Мчат его в звездный, сияющий терем,
Где – с ним в разлуке – изныла царевна.
Тучи вздымаются гибельным зверем,
Ширится бездна с насмешкою гневной.

И не узнать ему счастья свиданья,
Он присужден к постоянной разлуке,
Вечны порывы его и скитанья,
Вечны его безутешные муки.

Пред ним лежала жизнь манящим, светлым залом
И пер ему хор грез про брачный трепет танца,
Но – шевельнула Смерть своим грозящим жалом
И с юных щек навек сбежал огонь румянца.

Улыбкам и Весне был, как ребенок, рад он,
И в тишине его ласкало Вдохновенье,
Но грозный час пробил: над ним клубится ладан
И празднуют в сей день победу – Смерть и тленье.

Недвижное лицо желто, как слепок воска,
И неземной покой в его стеклистом взоре,
И близок катафалк, – последняя повозка, –
И скрип ее колес влечет нас в омут горя.

Нам хочется рыдать, безумствовать и плакать,
Нам хочется проклясть лик грозной Немезиды,
И, павши ниц лицом, в сырую грязь и слякоть
Грызть руки и кричать от боли и обиды.

Но умирим сердца, обидный крик задушим
И затаим в себе всей скорби нашей жгучесть,
Стенаньями в сей миг молчанья не нарушим:
Есть в смертной тишине особая певучесть!

Пускай чернеет гроб, пусть тихо плачут свечи,
И тихо плачем мы под звон кадил и пенье,
Но пусть в сердцах у нас растет желанье встречи,
И вера в Жизнь растет, и вера в Воскресенье!

Фонари, – золотые кудесники, –
Только вы по ночам не мертвы!
Вы отрадные, яркие вестники
Над провалом утихшей молвы.

Черно-синяя ночь плащаницею
Обвила городскую гульбу,
И оплывшею, старой блудницею
Город спит, разлагаясь, в гробу.

Смерть зловеще звенит колокольцами
На угрюмых, пустых площадях,
И сжимает змеиными кольцами
Неуснувших томительных страх.

И лишь вы, золотые кудесники,
Говорите, что свет не погас!
Вы отрадные, яркие вестники
В этот мертвый, губительный час!

Окна в теплицах разбиты,
Глушит полынь цветники,
К пруду припали ракиты,
Пруд оплели тростники.

В зеркале водном не видно
Голых, мелькающих ног….
Дом покосился обидно,
Сад одичал и заглох…

Здесь только мрак воскрешает
Старые сказки и быль,
Месяц в окно проникает
Сквозь паутину и пыль…

Снова в тоске и в надежде
Старые лица живут,
Голые ноги, как прежде
Пруду о страсти поют…

Красны окна домов на закате,
Синевой отливают снега…
Я тоскую о давней утрате,
Моя дума горька и строга.

За окном провизжали полозья,
Семенит старичок с костылем…
Ах! В плену у мучительных грез я
И покой мне давно не знаком!

Головою к стеклу прислонился,
Всем погибшим слагаю привет…
Над пустынностью улиц разлился
Электрический, матовый свет.

Бестревожен и бескровен
Поля мертвенного лик,
Путь ухабистый неровен,
Лихо гикает ямщик.

Зимний воздух жгуч и колок,
Бег саней моих певуч.
Дремлет строй угрюмых елок,
Млеет месяц между туч…

В слепой свирепости над Миром
Подъемлет Рок свой грозный бич
И тщетно к благостным кумирам
Стремится наш молящий клич.

Сильней карающие взмахи,
Все глубже жгучие рубцы,
И вместе по ступеням плахи
Идут с глупцами мудрецы.

Уходят уступами крыши,
Сверкает серебряный снег.
Иду я вперед, и все тише
Мечты замороженной бег.

А месяц над Городом плачет
И шлет мне печальный привет:
Как я, он в пустыне маячит,
Мне призраков страшных и бед…

Гаснут фонарные зраки…
В липком рыдающем мраке
Идут из трактира гуляки.
Им барин навстречу. Во фраке.

И окружили его хулиганы,
И – нанеся ему тяжкие раны, –
Опустошили карманы.
Над столицей – как птицы – кружились туманы.

Барин присел под забором. Заплакал…
«Ах, посадить бы грабителей на кол!»
Где-то звонок электрический звякал.
Барин ограбленный плакал.

Волнуется, гудит намокший тротуар,
А сверху дрянь валит, ни дождь, ни снег – как сопли.
У расписных дверей икающий швейцар,
И сразу не поймешь: свинья ли он, холод ли?
Из-под заплывших век
Глаза его глядят безжизненно-надменно,
А перед ним стоит убогий человек,
Весь вшивый и смиренный.
На красоту витрин,
На груды яств и вин,
На спаянные кровью вещи
Глядит толпа глупцов,
А Голод горла их зажал свирепо в клещи
И лица расписал кровавостью рубцов.
………………………………………….
…………………………………………………..