Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

Свился змей в огневое кольцо
Над поруганным, горестным миром,
И хочу отвратить я лицо
И иным поклониться кумирам.

Поклониться сапфирным слезам,
Что грустящие звезды роняют,
И – войти в многобашенный храм,
Где молитвы кристальные тают,

Где хранятся любивших сердца
В сокровенном от глаз мавзолее…
Но поднять не могу я лица
И молюсь я жестокому змею.

Полет орлов мне люб и ведом,
Но не ему меня прельстить,
Не полечу за ним я следом
И не скручу до Солнца нить!

Меня иные крылья манят –
Их создает ночная власть,
Их взмахи голову туманят,
Зовут отмстить, зовут проклясть.

То крылья вещего полета,
То крылья – «красных петухов»,
На них из крови позолота,
Узор из слез и черепов.

И в час, когда про Смерть вещая,
Они над Миром пролетят,
Я в трепет их свой клич вплетая,
Благословлю и Смерть, и Ад!

Месяц нитями хрустальными
Ночь застывшую обвил
И молитвами печальными
Сонный мир заворожил.

Свято мертвое лобзание,
Чист и светел этот миг,
Словно спетый без страдания
И без боли гневной стих.

Зори целуют лицо небосклона,
Розовым смехом смеются.
Тихие гласы вечернего звона
Плавными волнами льются,

Сумрак сплетает вверху, над домами
Грусти отрадной волокна
И фонари голубыми глазами
Смотрят в зеркальные окна.

Волны прозрачной и ласковой мути
Сказкой опутали лица…
Сколько покоя в вечерней минуте,
В час, когда тихнет столица!

Как тихий гроб, из тяжкого отлитый злата,
Скользит луна бесшумно в черных небесах.
Века плывет она вверху вперед куда-то –
И желтый блеск ее вселяет в душу страх.

Быть может, в том гробу самоубийцы прах?
Быть может, дикий крик погасшего заката
Вещал, что близок час и близок челн проклятый
И – увидав его, – заря была в слезах?

И зажигаю я в душе смущенной свечи,
Заупокойные молитвы я твержу,
Повитый трауром предчувствий, весь дрожу,

Шепча безумные, запутанные речи…
А в миг, как из-за штор я в окна погляжу,
Вновь вижу тихий гроб, и хлад объемлет плечи.

Что хрупче вас, мечты о славе?
Что тоньше вашего стекла?
Подобно сладостной отраве,
Вы льетесь в душу и, как мгла,

Фатою легкой укрывает
Провалы, топи, пустыри, —
Так ваша ласка заглушает
Рыданья меркнущей зари.

Но только мысли встрепенутся,
Погаснет ваш неверный свет
И в диком вихре понесутся
Виденья черных, грозных бед,

И клюв в крови моей омочит
Печаль — всегдашний спутник мой,
И в отдаленьи захохочет
Забвенья образ роковой!

Он первый оценил всю прелесть полутени
И – бросив свой челнок в пучину пьяных грез,
Открыл в ней острова запретных наслаждений
И смело поднялся на роковой утес.

Он первый увидал под дымкою разврата
Манящие к себе, печальные сады,
Где тлением Греха прельщают ароматы,
Где тьмою взращены смертельные плоды.

Он бросил нам намек, что есть краса в гниющих,
Он призракам отдал мечту свою и кровь
И – сделавшись врагом для буднично живущих,
Безумцам передал свой трепет и любовь.

И был он истреблен тираном вечным – Богом
За то, что он восстал, за то, что он посмел
За сказанной чертой, за роковым порогом
Открыть иную даль и путь в Иной Предел!

Я проклинаю мир и ветви Игдразила,
Добро и Красоту хочу я Злом растлить,
Хочу я крылья грез покрыть налетом ила
И в кубок для молитв яд богохульства влить.

Не в силах больше я свет Солнца выносить,
В груди моей вражда к нему навек почила
И – чувствую – растет во мне слепая сила,
Которой суждено лик Бальдера разбить!
Пусть взор его горяч и звонкий голос молод:
Я ведаю, придет предвещанный мне час
И смертный мрак зальет сиянье ярких глаз.

Рукой самой Судьбы я подниму свой молот,
Разрушу им Любви святой иконостас
И погружу весь мир в бездонный мрак и холод!

Я люблю отцветающих дам,
Отдающихся власти Порока;
Их альковы – единственный храм,
Где молюсь и люблю я глубоко.

В тихой мгле полуспущенных штор,
Неотступным желаньем волнуем,
Я гашу распылавшийся взор
Своим юным – как май – поцелуем.

И ответ увядающих губ –
Словно жгучего ветра касанье!
…И сомлевшее тело – как труп, –
Застывает в порочном дрожаньи.
……………………………………………..

За любовь отцветающих дам
И за их похотливые ласки
Я весеннюю свежесть отдам,
И мечты, и безгрешные сказки!

Все ближе шум весенних юбок,
Все жгучей ласки ветерков,
И вновь моих молчаний кубок
Наполнен страстью до краев.

Свершает яркую обедню
С грехом играющая кровь,
Душа хмельна, и все победней
Поет воскресшая Любовь.

За каждой женскою фигурой
Стремится мой бесстыдный взор,
И канул в прошлое мой хмурый,
Бессильем сотканный позор.

Опять в задвинутом алькове
Всю ночь – до зорь рассветных вплоть, –
Я славлю буйство жаркой крови
И страстью зыблемую плоть!

Вечер кровь из солнца выпил
И багряными руками
Ожидания рассыпал
Над померкшими полями.

В мгле туманных занавесок
Бледный лик луны маячит,
Над уснувшим перелеском
Тишина как будто плачет.

И как черный, вещий ворон
Мрак ночной на землю мчится,
И земля под жутким взором
Скорбно никнет и томится…

Облака позолочены
Опьяненным закатом,
Кудри кленов всклокочены
Вздохом ветра крылатым

Грусть смиренною рясою
Шелестит на закате,
Над пустынной террасою
Веет миг благодати…

Каким-то старческим, проникновенным взором
Глядят глаза холодных зимних вечеров.
Как будто бы с их губ слететь упрек готов
И прозвучать душе усталой приговором.

И занят с ними я безмолвным разговором,
Пред ними с тайн своих срываю я покров,
Бросаюсь в омуты уж виденных мной снов
И снова прохожу по старым коридорам.

Тревожу я в душе истлевший прах гробниц,
Забытые слова твержу я еле внятно
И вновь люблю черты разлюбленных мной лиц,

И вновь люблю любовь, пред ней склоняясь ниц…
А вечер шепчет мне, что плен былых темниц
Разрушен навсегда и счастье невозвратно!

Вечер в гроб золотой заключен.
Плачут росы, горюя о нем.
Воздух тихой тоской опьянен,
Напоен темноструйным вином.

Вышел месяц – немой паладин
На раздолья надземных пустынь.
Вечер шепчет с листами осин,
Купол неба печален и синь

Словно ликами грустных невест,
Ночь полна хороводами звёзд,
И все тихо и глухо окрест,
И безгласна земля, как погост…

Я славлю плен тюремных камер
И пенье тяжкое оков.
Мой дух в объятьях злобы замер,
Забыл названья нежных слов.

Мне милы мрачные решетки
И вид суровых, черных плах,
И смертный приговор короткий,
И топора свистящий взмах.

Мне песня виселиц понятна,
Я полюбил ее давно,
И свежей, красной крови пятна –
Мое любимое вино!

В полутемной, тесной горенке
Шьет швея с утра – весь день.
С ней ребенок – мальчик хворенький,
Бледный, тихенький, как тень

Он в углу сидит с игрушками,
Но не видит их давно,
И за беленькими мушками
Робко тянется в окно.

Взор туманится слезинкою…
Стук машинки… Мать грустна…
Он растает чистой льдинкою
В дни, когда придет весна.

Ангельские гласы,
Зыбкий свет свечей.
Складки черной рясы
Давят вздох грудей.

Губы шепчут стих канона,
Губы жаждут губ других,
Тщетны земные поклоны,
Тщетны взоры на иконы,
На угодников святых.

Шлет проклятья клирос
Страсти и грехам.
В сердце трепет вырос,
Тесен мрачный храм.

Громче клиросного пенья
Пенье крови молодой:
Иго кроткого терпенья
И надежды на спасенье
Смыл, умчал весенний зной.

Непокойное сердце мятежится,
Взор в огне и в огне голова…
А под солнцем – невинная – нежится
И целуется с ветром листва.

Все острее желанья лукавые,
Громче песни губительных бурь…
А над храмом шпили златоглавые
Омывает святая лазурь.

Не вашими кровавыми руками
Престол и храм свободе созидать:
Вы были, суть и будете рабами,
Тюрьмой вы рождены – и умирать

Вам суждено в цепях и за стенами!
Неведома вам страсти благодать,
Дешевой краской выкрашено знамя,
К которому вы мните мир собрать…

Дохнет судьба – и смет эту краску,
И смерть, сломив кичливое древко,
Сама создаст нежданную развязку!

Груз высших дел затонет глубоко,
И поглядит презрительно потомок
На груды ваших нищенских котомок!