Евгений Долматовский - Товарищ мой

В окоп донес июньский день
Умытых листьев шорох,
И пахнет юная сирень
Сильней, чем старый порох..

Хоть вдоль садов проходит фронт,
Но все цветет в сирени:
Село, и нежный горизонт,
И голубые тени.

Ты далеко. Тебя здесь нет.
Но для тебя я снова
Собрал трепещущий букет,
Прохладный и лиловый.

В снарядной гильзе он стоит
В землянке батальонной,
Холодным пламенем горит,
Как будто спирт зажженный.

Придут усталые друзья, —
Им тут светлее станет.
Любовь моя — сирень твоя
Сияет и не вянет.

Московский день, торжественно обуглясь
На дальних крышах, медленно погас,
И повернул тяжелокрылый «Дуглас»
Свой марсианский пулеметный глаз.

Слилась с землей полоска горизонта.
Что ж сердце вдруг сжимается в груди?
То линия пылающего фронта,
Наверное, осталась позади.

Людей не видно — темная кабина,
Лишь ползают приборов светляки.
Тот край, куда летишь ты, не чужбина,
Туда с востока движутся полки.

Но по лесам сейчас бушует вьюга,
И села нянчат горькую беду.
Теперь не скоро встретим мы друг друга,
Но я с боями до тебя дойду.

И вот, когда мы встретимся с тобою,
Все станет на места само собой:
Ведь счастье на земле берется с бою
И лишь тогда становится судьбой.

Есть между Курском и Орлом
Вокзал и станция одна —
В далеком времени былом
Здесь проживала тишина.

Лишь временами гром и дым
Врывались весело в вокзал:
Зеленый поезд, шедший в Крым,
Здесь воду пил и уголь брал.

Здесь разливали молоко,
Кур покупали впопыхах.
Свисток. И поезд далеко,
В полях, во ржи и васильках.

Я снова в памяти найду
Полоску розовой зари
И эту станцию в саду,
С названьем странным — Поныри.

...Мы взяли станцию зимой,
И бой на север отошел,
Туда, где линией прямой
Стремятся рельсы на Орел.

Но километрах в десяти
Мы встали. Грянула весна.
И ни проехать, ни пройти —
Весной захлестнута война.

В тиши прошли апрель и май,
Июнь с цветами у траншей,
Жил, притаясь, передний край
Недалеко от Понырей.

И грянул наконец июль.
И пятого, в рассветный час,
Снарядов гром, и взвизги пуль,
И танки ринулись на нас.

Огонь окопы бил внахлест,
У блиндажа трещала крепь,
И шла пехота в полный рост,
За цепью цепь, за цепью цепь.

Мы знали замысел врага:
Лавина танков фронт прорвет,
Загнется Курская дуга
И в окруженье нас возьмет,

И Курск, многострадальный Курск,
Его кудрявые холмы,
И к Сейму живописный спуск,
И все, что полюбили мы,

В тюрьме окажется опять,
Изведав краткий срок весны...
Нет, этот край нельзя отдать,
Здесь насмерть мы стоять должны.

Завыли бомбы. Черный вихрь
Засыпал не один блиндаж.
Приземистые танки «тигр»
Передний край прорвали наш.

Но все ж никто не побежал,
Не дрогнули порядки рот,
И каждый мертвый здесь лежал
Лицом к врагу, лицом вперед.

Стояли пушки на холмах,
Почти у самых Понырей.
Остались на своих местах
Лежать расчеты батарей.

Я позже видел их тела
На окровавленной земле.
Пусть в землю гаубица вросла —
Снаряд последний был в стволе.

Шел бой на станции. Кругом
Железо, немцы, мертвецы.
Но новой школы красный дом
Решили не сдавать бойцы.

Окружены со всех сторон,
Они сражались. Здесь был ад.
Но эта школа — детский сон,
Уроки, пионеротряд...

Что значило отдать ее?
Ведь это значило отдать
И детство светлое свое,
И нас оплакавшую мать.

В разбитый телефон сипя,
Кровь растирая на лице,
Огонь «катюши» на себя
Безусый вызвал офицер.

Лишь чудом он остался жив.
Что думал он в тот страшный миг,
Себя мишенью положив.
Какую мудрость он постиг?

Об этом я его спросил,
Когда он выполз из огня.
Он отвечал: «Я был без сил,
В кольце сражался я два дня.

Но я поклялся победить,
Разбить врага любой ценой.
Так жадно мне хотелось жить,
Что смерть не справилась со мной».

Всю ночь бомбили Поныри,
Дорогу, станцию и мост.
Ракеты, вспышки, фонари
Затмили свет июльских звезд.

Но та лучистая звезда,
Что на пилотке носим мы,
Она не гаснет никогда,
При смене пламени и тьмы.

И вот остановился враг
В огне, в крови, в дыму, в пыли.
На поле танковых атак —
Столбы металла и земли.

Наверно, курский наш магнит
Притягивает их сюда.
И танк идет, и танк горит
И замирает навсегда.

И снова лезут. И опять
На танке танк, на трупе труп,
И надо биться, жить, стрелять,
Стирая пену с черных губ.

Гремели в долах и лесах
Бои с зари и до зари.
Орел и Курск — как на весах,
А посредине — Поныри.

Как вьюга, леденил врагов
Снарядов оголтелый вой,
Среди цветов, а не снегов
Нам было наступать впервой.

Иди вперед, воюй, гори...
После войны когда-нибудь
Вернись в родные Поныри,
Где начинал победный путь.

Пройди на станцию, на шлях,
Где страшный след сражений свеж.
Какая сила в Понырях
Железным сделала рубеж?

Здесь не было ни гор, ни скал,
Здесь не было ни рвов, ни рек.
Здесь русский человек стоял,
Советский человек.

В тургеневских охотничьих местах
Воронки, груды мертвого металла.
Здесь за день по двенадцати атак
Отчаянная рота отбивала.
А как бомбили нас! Не говори, —
Такого в Сталинграде не видали.
Всю ночь качались в небе фонари,
Кровавым светом озаряя дали.
С рассветом «тигры» шли на нас опять
И вспыхивали дымными столбами,
И приникали мы, устав стрелять,
К горячей фляге пыльными губами.
А все же удержали рубежи,
В июльской битве оправдав надежды.
Окопы на полях примятой ржи
Проходят там, где проходили прежде,
И на скелете пушки «фердинанд»,
Прорвавшейся на курские пригорки,
Фотографируется лейтенант,
И над пилоткой нимбом — дым махорки.

Он летел на бомбежку того городка,
Где прошла его легкая юность,
Что была, как июньская ночь, коротка —
Улыбнулась, ушла, не вернулась.

Эту горькую цель слишком точно он знал,
Наизусть — не по карте-двухверстке, —
Привокзальную площадь и старый вокзал,
Переулочки и перекрестки.

Третий дом от вокзала — вишневый садок,
Разноцветные стекла террасы.
Не тебя ли будил паровозный гудок
В синеве предрассветного часа,

И не здесь ли ты сизых гонял голубей,
Забирался на крыши упрямо,
И не здесь ли родной неутешной своей
Ты сказал: «До свидания, мама!»

Ничего я не знаю — жива ли она.
Может, прячется где-нибудь в щели...
За тяжелые тучи уходит луна,
Самолеты заходят на цели.

Сжался в страшной тоске городок дорогой,
И дрожат у вокзала березы. ,
Из твоих бомболюков одна за другой
Отрываются бомбы, как слезы.