Виталий Коржиков - Морской сундучок
Мальчуган отошёл в сторону. Нет так нет!.. Он опустился на колени возле печурки, подложил дров и стал дуть в поддувало.
— Вот это другое дело! — сказал Ваня.
Щепки загорелись, а мальчик уже искал, что бы сделать ещё.
Повар показал на ведёрко, мальчуган схватил его и наполнил из шланга водой.
Я взялся за веник, но мальчик опередил меня и стал подметать возле печи.
— Это что ещё за новый работник? — спросил боцман, заглянув на корму.
— Помогает, — сказал я.
— Молодцом! — подтвердил Ваня и позвал мальчугана: — А ну-ка, пошли со мной!
Через несколько минут мальчишка вернулся с большим куском белого хлеба. Поверх хлеба блестело масло, высилась горка сахара.
Мальчуган подошёл к борту, посмотрел вниз и кого-то окликнул.
На причале сидели ещё два малыша. Они подбежали к пароходу. Наш помощник разломил хлеб на три части и две из них, одну за другой, бросил вниз.
— Упадёт! — крикнул я.
Но хлеб попал точно — один кусок одному, другой другому в руки. Тогда и наш мальчишка улыбнулся и тоже стал уминать свой кусок.
— Вот это да, вот это парень, а?! — сказал Ваня.
Я сбегал в каюту, отрезал кусок от простого мыла — половину-то не продаст! — и отнёс мальчугану:
— Вот тебе, вымойся!
Мальчишка подбросил мыло в руке, лукаво улыбнулся и пошёл по трапу на причал мимо чиновников, которые всё покуривали свои спичечные сигареты.
— А мыло всё равно продаст, — сказал Ваня.
«Увидим», — подумал я и посмотрел мальчику вслед.
После обеда я снова вышел на корму.
Команда смотрела, как мимо нас тянулись джонки, полные бананов и кокосовых орехов, а возле причала под кормой две гибкие девушки в белых брючках прямо с лодки торговали белыми лепёшками из кокосового молока и фруктовым напитком. К ним подбегали грузчики, бросали прямо из чашек в рот штук по двадцать кокосовых лепёшечек, брали целлофановые мешочки с напитком и снова шли работать.
Я облокотился на борт, засмотрелся.
И тут кто-то тронул меня за руку. Оглянулся — рядом стоял наш знакомый мальчишка.
Парень вертел передо мной чистыми руками. Смуглый лоб его сиял. А доброе смышлёное лицо говорило: «Вот, выполнил».
— Ты смотри, — удивился Ваня. — Вот это парень!
Весь день малыш помогал тайскому повару. Подтаскивал кастрюли, наливал воду, следил за огнём. А вечером подозвал меня к борту и показал на другой берег: красиво!
Среди пальм по водяной улочке уходило за горизонт солнце. От него и к нему плыли лодки, и слышались нежные голоса. Опять вокруг пахло мандаринами, пальмовыми листьями. И я тоже сказал:
— Красиво.
— Таиланд, — с нежностью произнёс мальчик. И он вдруг распахнул маленькие руки так, будто хотел обнять и эту реку, и джунгли, и небо.
— А как тебя зовут? — спросил я.
— Тау, — сказал он.
— Таи — это твоя страна. — Я обвёл рукой всё вокруг. — А как тебя зовут?
Он улыбнулся, показал снова на пальмы, на реку, на пароходы и сказал:
— Это Таи. Таиланд. А я, — он показал на себя, — Тау…
Потом дотронулся до меня и спросил:
— А ты — Москва?
Я кивнул и подумал: «А что в этих джунглях он может знать про Москву?»
И Тау будто ответил мне:
— Москва Гитлера бах-бах.
«Смотри-ка, знает! — обрадовался я. — Самое главное знает!»
И мы стали объяснять друг другу, что как называется. Тау показывал на небо и называл его на тайском языке, а я говорил по-русски.
Напротив остановились чиновники и внимательно прислушивались к нашему разговору.
А мы говорили про пароходы, про облака, про звёзды, которые уже появились в небе.
Потом Тау подобрал на палубе обрывок газеты, на котором был напечатан портрет красивой женщины, разгладил его и сказал:
— Это королева. Она добрая.
Скоро стало совсем темно. В воздухе что-то мелькнуло, потом ещё, ещё… И над нами, шурхая крыльями, закружились большие летучие мыши.
— Ну, мне пора, — сказал я Тау, — на вахту.
А Тау сложил лодочкой ладони, поднёс их к щеке и показал, что ему тоже пора. Спать.
Я похлопал его по плечам:
— Иди домой, к маме.
Но он развёл руками: дома нет, а мама работает на барже. Он смёл веником с трюма пыль, лёг прямо на металл и, раскинув руки, стал смотреть на звёзды. Я нашёл кусок брезента, чтобы подстелить ему. Но Тау отмахнулся: ничего! Трюм тёплый, дождя нет. Тау привык!
Всю ночь я обходил палубу. Смотрел, всё ли в порядке, заглядывал в малярку, не случилось ли что, цела ли боцманская краска…
На лавке у котлов спал, завернувшись в одеяло, тайский повар. Прямо на стенах пакгауза, будто прилипли, спали ящерки. Только внизу, под кормой, стукались в борт кокосовые орехи, слышался плеск воды и смех. Там покачивалась на джонке керосиновая лампа, и две девушки, торговавшие лепёшками, пересмеивались с грузчиками.
А на трюме, свернувшись клубком, ёжился маленький большелобый мальчик. Под щекой у него лежала газета с портретом доброй королевы. Над головой проносились летучие мыши. А за рекой тихо дышала, словно старалась не шуметь, страна, которую он так хотел обнять своими руками.
ВСЁ В НАШИХ РУКАХ
За бортом зелёной полоской вспыхивали джунгли. День у меня был свободный, и я думал, как бы выбраться в город, когда меня окликнул Фёдор Михайлович:
— Тут приехал товарищ из нашего посольства. (За ним шёл ладный молодой человек.) Можно получить свежие газеты. Сколько уже не читали! Подъедешь?
— Конечно! — согласился я.
— Ну то-то! — подмигнул мне Фёдор Михайлович и потряс свёрнутой в трубку тетрадкой. — А я пока контрольную выполню.
Все знали, что помощник капитана настойчиво занимается английским и собирается сдать в пароходстве экзамен. И хотя капитан скептически замечал: «Во-первых, не сдашь. А во-вторых, зачем это на старости лет нужно!», Фёдор Михайлович выполнял все контрольные задания и говорил: «Во-первых, сдам, а во-вторых, пригодится!»
Помощник грузно зашагал в каюту, а я, садясь в машину, сказал:
— Взглянуть бы на город…
— За чем же остановка? — сказал Григорий (так звали товарища из посольства). — Хоть сейчас. Что посмотрим? Центр? Королевский дворец? Дрессированных слонят, зоопарк?
— Всё! И если можно, конечно, животных!
— Всё в наших руках! — улыбнулся Григорий.
Я приготовился смотреть на дикие джунгли, бамбуковые заросли, зелёные реки и каналы.
Но банановые кусты и тихие улочки быстро остались за спиной, и мы вырулили на широкий проспект, вдоль которого к самым облакам поднимались белые, как в Лос-Анджелесе, здания.
На площадях сверлили небо памятники. На постаменте одного стояли бронзовые солдаты…
А над высоким зданием кинотеатра горела алая надпись: «Приключения Одиссея», и на рекламах стреляли ковбои.
По дорогам летели автомобили, спешили стайки молодых людей с портфелями и книгами, и Григорий сказал:
— В университет!
Я усмехнулся:
— Я-то думал, кругом джунгли, а здесь животных днём с огнём не найдёшь! Столпотворение! Почти как в Токио.
— Найдём! — сказал Григорий. — Всё в наших руках! — И повернул машину к ограде, за которой зеленело поле и тянулись в небо высокие пальмы. Между ними, пощипывая траву, прогуливались медлительные серые слоны и коровы.
— Зоопарк? — спросил я.
— Нет. Зоопарк дальше, — сказал Григорий. — Это королевский дворец. Вон белое здание, в глубине…
— Так вот же коровы и слоны! — сказал я.
— Коров привезли специально из Швейцарии для короля. Он любит хорошее молоко. И слоны тоже королевские. Только королю сейчас, конечно, больше нравятся автомобили.
Я хотел разглядеть королевский дворец, в котором жила королева маленького Тау. Но от улицы дворец и дворцовый парк были отгорожены широким водяным рвом, а за решётками неподалёку от пальм прохаживались часовые.
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ОБИТАТЕЛЬ ЗООПАРКА
В зоопарке мы кормили слониху и слонёнка, угощали ветками пятнистого жирафа. Вместе с ребятами и матросами слушали щёлканье попугаев и крики мартышек.
Я направился было к сердитому бенгальскому тигру, но Григорий потянул меня к просторному вольеру.
Там стояла толпа матросов, толкались дети, а за глубоким рвом по цементной площадке ходил могучий коричневый орангутанг. Он медленно двигал сильными плечами и весело поглядывал на людей.
Все смотрели на него, но мне показалось, что ещё внимательнее изучал людей он. Да так оно и было на самом деле. Орангутанг переводил взгляд с одного человека на другого, словно оценивал, кто чего стоит.
Вот он посмотрел на рыжего матроса и — честное слово! — усмехнулся. Вот поглядел на самодовольного чиновника, и в глазах у него запрыгали искорки: «Ну и образина!» А потом смотрел исподлобья так зло и насмешливо, словно думал: «И чего вы на меня смотрите? На себя лучше поглядите!»