Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами

…Вот почему, архивы роя,
Я разобрал в досужный час
Всю родословную героя,
О ком затеял свой рассказ
И здесь потомству заповедал.
Езерский сам же твердо ведал,
Что дед его, великий муж,
Имел пятнадцать тысяч душ.
Из них отцу его досталась
Осьмая часть — и та сполна
Была сперва заложена,
Потом в ломбарде продавалась…
А сам он жалованьем жил
И регистратором служил.

   Допросом музу беспокоя,
С усмешкой скажет критик мой:
«Куда завидного героя
Избрали вы! Кто ваш герой?»
— А что? Коллежский регистратор.
Какой вы строгий литератор!
Его пою — зачем же нет?
Он мой приятель и сосед.
Державин двух своих соседов
И смерть Мещерского воспел;
Певец Фелицы быть умел
Певцом их свадеб, их обедов
И похорон, сменивших пир,
Хоть этим не смущался мир.

   Заметят мне, что есть же разность
Между Державиным и мной,
Что красота и безобразность
Разделены чертой одной,
Что князь Мещерский был сенатор,
А не коллежский регистратор —
Что лучше, ежели поэт
Возьмет возвышенный предмет,
Что нет, к тому же, перевода
Прямым героям; что они
Совсем не чудо в наши дни;
Иль я не этого прихода?
Иль разве меж моих друзей
Двух, трех великих нет людей?

   Зачем крутится ветр в овраге
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты поэт,
И для тебя условий нет…

1832

          Он между нами жил
Средь племени ему чужого, злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушел на запад — и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. боже! Освяти
В нем сердце правдою твоей и миром.

1834

Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей!
Ты куда, куда летишь,
Где всю ночку пропоешь?
Кто-то бедная, как я,
Ночь прослушает тебя,
Не смыкаючи очей,
Утопаючи в слезах?
Ты лети, мой соловей,
Хоть за тридевять земель,
Хоть за синие моря,
На чужие берега;
Побывай во всех странах,
В деревнях и в городах:
Не найти тебе нигде
Горемышнее меня.
У меня ли у младой
Дорог жемчуг на груди,
У меня ли у младой
Жар-колечко на руке,
У меня ли у младой
В сердце миленький дружок:
В день осенний на груди
Крупный жемчуг потускнел,
В зимню ночку на руке
Распаялося кольцо,
А как нынешней весной
Разлюбил меня милой.

1820

Пела, пела пташечка
       И затихла;
Знало сердце радости
       И забыло.

Что, певунья-пташечка,
       Замолчала?
Как ты, сердце, сведалось
       С черным горем?

Ах! убили пташечку
       Злые вьюги;
Погубили молодца
       Злые толки!

Полететь бы пташечке
       К синю морю;
Убежать бы молодцу
       В лес дремучий!

На море валы шумят,
       А не вьюги —
В лесе звери лютые,
       Да не люди!

1820

Одинок месяц плыл, зыбляся в тумане,
Одинок воздыхал витязь на кургане.

Свежих трав не щипал конь его унылый:
«Конь мой, конь, верный конь, понесемся к милой!

Не к добру грудь моя тяжело вздыхает,
Не к добру сердце мне что-то предвещает;

Не к добру без еды ты стоишь унылый!
Конь мой, конь, верный конь, понесемся к милой!»

Конь вздрогнул и сильней витязь возмутился,
В милый край, в страшный край, как стрела пустился.

Ночь прошла, всё светло: виден храм с дубровой,
Конь заржал, конь взвился над могилой новой.

1820

Не часто к нам слетает вдохновенье,
И краткий миг в душе оно горит;
Но этот миг любимец муз ценит,
Как мученик с землею разлученье.

В друзьях обман, в любви разуверенье
И яд во всем, чем сердце дорожит,
Забыты им: восторженный пиит
Уж прочитал свое предназначенье,

И пре́зренный, гонимый от людей,
Блуждающий один под небесами,
Он говорит с грядущими веками;

Он ставит честь превыше всех честей,
Он клевете мстит славою своей
И делится бессмертием с богами.

1820

Ты скажи, говори,
Как в России цари
       Правят.

Ты скажи поскорей,
Как в России царей
       Давят.

Как капралы Петра
Провожали с двора
       Тихо.

А жена пред дворцом
Разъезжала верхом
       Лихо.

Как курносый злодей
Воцарился по ней.
       Горе!

Но господь, русский бог,
Бедным людям помог
       Вскоре.

<1823>

Ах, тошно мне
И в родной стороне;
       Всё в неволе,
       В тяжкой доле,
Видно, век вековать.

Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
       И людями,
       Как скотами,
Долго ль будут торговать?

Кто же нас кабалил,
Кто им барство присудил
       И над нами,
       Бедняками,
Будто с плетью посадил?

Глупость прежних крестьян
Стала воле в изъян,
       И свобода
       У народа
Силой бар задушена.

А что силой отнято,
Силой выручим мы то.
       И в приволье,
       На раздолье
Стариною заживем.

А теперь господа
Грабят нас без стыда,
       И обманом
       Их карманом
Стала наша мошна.

Они кожу с нас дерут,
Мы посеем — они жнут.
       Они воры,
       Живодеры,
Как пиявки, кровь сосут…

<1823>

     Уж как на небе две радуги,
     А у добрых людей две радости:
     Правда в суде, да свобода везде.
Да и будут они россиянам даны. Слава!
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Как идет кузнец да из кузницы. Слава!
Что несет кузнец? Да три ножика.
Вот уж первой-то нож на злодеев вельмож,
А другой-то нож — на попов, на святош.
А молитву сотворя — третий нож на царя.
     Кому вынется, тому сбудется;
     А кому сбудется, не минуется. Слава!

1824 или 1825