Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами

   Четырехстопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным-давно приняться за октаву.
А в самом деле: я бы совладел
С тройным созвучием. Пущусь на славу!
Ведь рифмы запросто со мной живут;
Две придут сами, третью приведут.

   А чтоб им путь открыть широкий, вольный,
Глаголы тотчас им я разрешу…
Вы знаете, что рифмой наглагольной
Гнушаемся мы. Почему? спрошу.
Так писывал Шихматов богомольный;
По большей части так и я пишу.
К чему? скажите; уж и так мы голы.
Отныне в рифмы буду брать глаголы.

   Не стану их надменно браковать,
Как рекрутов, добившихся увечья,
Иль как коней, за их плохую стать, —
А подбирать союзы да наречья;
Из мелкой сволочи вербую рать.
Мне рифмы нужны; все готов сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и солдат —
Все годны в строй: у нас ведь не парад.

   Ну, женские и мужеские слоги!
Благословясь, попробуем: слушай!
Ровняйтеся, вытягивайте ноги
И по три в ряд в октаву заезжай!
Не бойтесь, мы не будем слишком строги;
Держись вольней и только не плошай,
А там уже: привыкнем, слава богу.
И выедем на ровную дорогу.

   Как весело стихи свои вести
Под цифрами, в порядке, строй за строем,
Не позволять им в сторону брести,
Как войску, в пух рассыпанному боем!
Тут каждый слог замечен и в чести,
Тут каждый стих глядит себе героем,
А стихотворец… с кем же равен он?
Он Тамерлан иль сам Наполеон.

   Немного отдохнем на этой точке.
Что? перестать или пустить на пе?..
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе стих то в яме, то на кочке,
И хоть лежу теперь на канапе,
Всё кажется мне, будто в тряском беге
По мерзлой пашне мчусь я на телеге.

<Октавы трудны (взяв уловку лисью,
Сказать я мог, что кисел виноград).
Мне видно с ними над парнасской высью
Век не бывать. — Не лучше ли назад
Скорей вести свою дружину рысью? —
Уж рифмами кой-как они бренчат —
Кой-как уж до конца октаву эту
Я дотянул. Стыд русскому поэту!

Но возвратиться всё ж я не хочу
К четырестопным ямбам, мере низкой.
С гекзаметром… о с ним я не шучу:
Он мне невмочь. А стих александрийской?..
Уж не его ль себе я залучу?
Извивистый, проворный, длинный, склизкой
И с жалом даже — точная змия;
Мне кажется, что с ним управлюсь я.

Он выняньчен был мамкою не дурой —
(За ним смотрел степенный Буало)
Шагал он чинно, стянут был цезурой,
Но пудреной пиитике назло
Растреплен он свободною цензурой —
Учение не впрок ему пошло:
Hugo с товарищи, друзья натуры,
Его гулять пустили без цезуры…>

1830

Как весенней теплою порою
Из-под утренней белой зорюшки,
Что из лесу, из лесу из дремучего
Выходила медведиха
Со милыми детушками медвежатами
Погулять, посмотреть, себя показать.
Села медведиха под белой березою;
Стали медвежата промеж собой играть,
По муравушке валятися,
Боротися, кувыркатися.
Отколь ни возьмись мужик идет,
Он во руках несет рогатину,
А нож-то у него за поясом,
А мешок-то у него за́ плечьми.
Как завидела медведиха
Мужика со рогатиной,
Заревела медведиха,
Стала кликать малых детушек,
Своих глупых медвежатушек.
Ах вы детушки, медвежатушки,
Перестаньте играть, валятися,
Боротися, кувыркатися.
Уж как знать на нас мужик идет.
Становитесь, хоронитесь за меня.
Уж как я вас мужику не выдам
И сама мужику .... выем.

медвежатушки испугалися,
За медведиху бросалися,
А медведиха осержалася,
На дыбы подымалася.
А мужик-от он догадлив был,
Он пускался на медведиху,
Он сажал в нее рогатину
Что повыше пупа, пониже печени.
Грянулась медведиха о сыру землю,
А мужик-то ей брюхо порол,
Брюхо порол да шкуру сымал,
Малых медвежатушек в мешок поклал,
А поклавши-то домой пошел.
«Вот тебе, жена, подарочек,
Что медвежия шуба в пятьдесят рублев,
А что вот тебе другой подарочек,
Трои медвежата по пять рублев».

Не звоны пошли по городу,
Пошли вести по всему по лесу,
Дошли вести до медведя чернобурого,
Что убил мужик его медведиху,
Распорол ей брюхо белое,
Брюхо распорол да шкуру сымал,
Медвежатушек в мешок поклал.
В ту пору медведь запечалился,
Голову повесил, голосом завыл
Про свою ли сударушку,
Чернобурую медведиху…

<1830>

Ревет ли зверь в лесу глухом,
Трубит ли рог, гремит ли гром,
Поет ли дева за холмом —
          На всякий звук
Свой отклик в воздухе пустом
          Родишь ты вдруг.

Ты внемлешь грохоту громов
И гласу бури и валов,
И крику сельских пастухов —
          И шлешь ответ;
Тебе ж нет отзыва… Таков
          И ты, поэт!

1831

И дале мы пошли — и страх обнял меня.
Бесенок, под себя поджав свое копыто,
Крутил ростовщика у адского огня.

Горячий капал жир в копченое корыто,
И лопал на огне печеный ростовщик.
А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»

Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:
Одно стяжание имев всегда в предмете,
Жир должников своих сосал сей злой старик

И их безжалостно крутил на вашем свете».
Тут грешник жареный протяжно возопил:
«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!

О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
Сто на сто я терплю: процент неимоверный!» —
Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.

Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,
Как будто тухлое разбилось яицо,
Иль карантинный страж курил жаровней серной.

Я, нос себе зажав, отворотил лицо,
Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале —
И, камень приподняв за медное кольцо,

Сошли мы вниз — и я узрел себя в подвале.

1832

Три у Будрыса сына, как и он, три литвина.
          Он пришел толковать с молодцами.
«Дети! седла чините, лошадей проводите,
          Да точите мечи с бердышами.

Справедлива весть эта: на три стороны света
          Три замышлены в Вильне похода.
Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков,
          А на русских Кестут воевода.

Люди вы молодые, силачи удалые
          (Да хранят вас литовские боги!),
Нынче сам я не еду, вас я шлю на победу;
          Трое вас, вот и три вам дороги.

Будет всем по награде: пусть один в Новеграде
          Поживится от русских добычей.
Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах;
          Домы полны; богат их обычай.

А другой от прусаков, от проклятых крыжаков,
          Может много достать дорогого,
Денег с целого света, сукон яркого цвета;
          Янтаря — что песку там морского.

Третий с Пазом на ляха пусть ударит без
                                                       страха:
          В Польше мало богатства и блеску,
Сабель взять там не худо; но уж верно оттуда
          Привезет он мне на дом невестку.

Нет на свете царицы краше польской девицы.
          Весела — что котенок у печки —
И как роза румяна, а бела, что сметана;
          Очи светятся будто две свечки!

Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже
          И оттуда привез себе жонку;
Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю
          Про нее, как гляжу в ту сторонку».

Сыновья с ним простились и в дорогу пустились.
          Ждет, пождет их старик домовитый,
Дни за днями проводит, ни один не приходит.
          Будрыс думал: уж видно убиты!

Снег на землю валится, сын дорогою мчится,
          И под буркою ноша большая.
«Чем тебя наделили? что там? Ге! не рубли ли?»
          — «Нет, отец мой; полячка младая».

Снег пушистый валится; всадник с ношею мчится,
          Черной буркой ее покрывая.
«Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?»
          — «Нет, отец мой; полячка младая».

Снег на землю валится, третий с ношею мчится,
          Черной буркой ее прикрывает.
Старый Будрыс хлопочет и спросить уж не
                                                       хочет,
          А гостей на три свадьбы сзывает.

1833