Наталия Солодкая - Волшебство (сборник)
– Почему ты делал это?
Гулким эхом от набата звучит:
– Я больше не люблю тебя. У меня к тебе пропало чувство. Теперь я люблю другого человека.
А я? А я теперь знаю, как уходит земля из-под ног.
Из зеркала в ванной на меня смотрит постаревшее, безжизненное, бесцветное лицо, словно и молодость, и краски жизни умчались вслед за исчезнувшим женским счастьем. Или тем, что изо всех сил старалось быть на него похожим. Это – не я, а пустая оболочка, которую содрали с живого человека. Может ли оболочка жить без своего содержимого? А зачем ей теперь жить? Ради чего, если столько лет тебя предавал самый близкий человек, доверие к которому было безграничным?
Приоткрытая дверца приглашает заглянуть в пустоту шкафа, который ещё вчера казался таким тесным. В ящиках письменного стола тоже стало слишком много свободного места. А это что? В яркой коробке – мой подарок к его дню рождения, который он не счёл нужным взять с собой. Я не существую. Меня больше нет. Есть только нестерпимая боль разорванной в клочья души. Он вычеркнул меня из своей книги жизни. Но что мне делать с моей? В моей-то книге он по-прежнему есть. Выход только один: надо уничтожить саму книгу. Мне она больше не нужна, мне нечего с нею делать. Вчера в ней была написана последняя глава. Остаётся только дописать эпилог. И тогда закончится эта нечеловеческая боль. Закончится весь этот кошмар и унижение.
Мои документы остались на работе… Паспорт… Где паспорт? Сегодня курьер должен привезти билет для командировки, мой паспорт – у него. Надо съездить на работу забрать его.
Словно автомат, что-то надеваю на себя, по привычке беру в кухне пакет с мусором, чтобы по пути к автобусной остановке выкинуть в контейнер. Не забыть бы обналичить все деньги с карточки, положу дома на видном месте.
– Нет, всё это невозможно, это всё неправда! Ведь всего пару месяцев назад он сделал мне царский подарок на мой юбилей, подчеркнув, что для него самого большое удовольствие – видеть мою радость. А пару недель назад, за рождественским ужином, он произнёс перед всем родством такой трогательный тост о семье, назвав её высшей ценностью и единственным, ради чего стоит жить. А ради чего жить теперь мне? Ради встречи с призраком одинокой старости?
– А-а-атличные зажигалки с пьезоэлементом! Без-з-зопасные даже в руках у детей! П-р-р-рекрасный и недорогой подарок в каждый дом! Кто заинтересовался – не стесняемся, пробуем прямо сейчас! – протрубил скороговоркой прямо над моим ухом сильный зычный голос, выдернув меня из роя моих мыслей.
От неожиданности я вздрагиваю и с удивлением обнаруживаю, что уже еду в вагоне метро и рядом со мной стоит коробейник – тщедушный хозяин трубного голоса, держащий для наглядности одну из своих чудо-зажигалок. Приняв, по-видимому, мой оторопелый взгляд за проявление интереса, мужичок подскакивает ко мне и принимается щёлкать зажигалкой прямо перед моим носом, извлекая искры и зазывно причитая так, чтобы слышно было и в другом конце вагона:
– Мадам, вещь исключительно полезная! Тотальная экономия и полная пожаробезопасность! Актуально и просто в применении!
Я отрицательно качаю головой, дав понять, что товар не нужен, и контакт завершен. Но мужичок не унимается:
– Купите в подарок, порадуйте родственников!
И снова щёлкнув зажигалкой, извлекает искру. Кто-то из пассажиров поодаль от меня проявляет заинтересованность вещицей, и коробейник в мгновение ока материализуется в другом конце вагона, щёлкая и сыпля искрами перед носом своей новой жертвы.
– Двенадцать лет… Он двенадцать лет обнимал в постели другую женщину, взволнованно шептал ей на ухо нежности, называл трогательными прозвищами, строил планы, делал совместные покупки. А потом приходил домой, ел приготовленный мной обед, надевал выстиранные и выглаженные мной сорочки, дарил подарки и тоже обнимал и говорил нежные слова… Я доверяла ему…
А он… Ложь, одна ложь, он окунул меня с головой в чан с ложью, и я в этом жила. Он украл у меня мою жизнь. Он сделал выбор не сейчас, а двенадцать лет назад, когда отрёкся от меня в постели с другой женщиной. Я не смогу дальше жить. Я не хочу дальше жить. Я не буду дальше жить. Надо только привести в порядок все свои дела, а потом… Это не трудно… Всего один миг – и этой невыносимой боли не будет.
– Простите меня, пожалуйста! – вырывает меня из параллельной реальности высокий женский голос. Я невольно поворачиваю голову в сторону, откуда доносятся слова. В конце вагона я вижу худенькую молодую женщину в чёрном беретике, держащую в руках какие-то документы в пластиковом файле и небольшую чёрно-белую фотографию.
Немного помедлив, словно собираясь с духом, женщина продолжает:
– Я приехала из Ставрополя. У меня здесь в онкоцентре находится ребёнок. На операцию я деньги нашла. Но не хватает на дальнейшее лечение. Вот документы, вы можете посмотреть. Вы не подумайте, я не обманываю. Я медсестрой работаю, зарплата маленькая. Помогите, у кого есть возможность.
Женщина произносит короткие фразы, словно посылая телеграмму каждому из сидящих в вагоне людей. Часть пассажиров, главным образом женщины, шуршат пакетами и трещат «молниями» сумок, доставая кошельки.
Женщина в беретике идёт по проходу вдоль сидений, устало благодаря тех, кто протягивает ей деньги. Около плотного краснолицего мужчины в добротной кожаной куртке женщина задерживается, протянув ему пластиковый файл с бумагами в ответ на сказанную им фразу, заглушённую гулом поезда. Мужчина, водрузив на мясистый нос очки с узенькими стеклами без оправы, основательно изучает листки бумаги, вынимая их из файла по одному. Завершив изучение, мужчина степенно, с достоинством, вынимает из кармана куртки объёмное кожаное портмоне, тщательно, как листы картотеки, перебирает его тугое содержимое и достаёт 10-рублевую купюру. Зажав бумажку между указательным и средним пальцами, жестом, каким дают чаевые в трактире, мужчина протягивает её женщине. С лёгким кивком головы женщина тихо произносит:
– Спасибо Вам, – и идёт дальше.
– Вот горе-то какое у людей! – сокрушённо вздыхает пожилая женщина справа от меня и, поставив на пол сумку-домик с рыжим котом, достаёт из кармана пальто потрёпанный красный кошелёчек с замками-«поцелуйчиками» и высыпает на колени его нехитрое содержимое: полпластинки валидола, проездной билет и две 50-рублевые бумажки, сложенные пополам. Одну из них она протягивает просительнице, приблизившейся к нашим местам в вагоне.
С фотографии, которую женщина держит в руках, смотрит девчушка лет пяти в повязанной концами назад косынке на безволосой голове и огромными, в пол-лица, глазами. На худеньком, с заострившимися чертами лице, застыло выражение недетской, глубокой, невыразимой печали, словно это маленькое существо, заглянув в хранилище самых больших тайн, узнало главную из них, недоступную пониманию живущих рядом взрослых.
Сидящий напротив меня отрок с кнопочками-наушниками в ушах, ритмично дёргающий головой, тянется рукой в карман курточки и, достав из него жвачку, медленно освобождает её от обертки и засовывает в рот. Выпустив изо рта резиновый пузырь, он снова погружается в музыкальный экстаз. Остановившаяся было возле отрока женщина, смущённо опускает глаза и спешит к дверям вагона.
– Господи, да что же это я сижу, она же сейчас выйдет! – хлыстом обжигает мысль, вернув способность к действию.
Судорожно расстегнув сумку и выхватив из кошелька всё его содержимое, я кидаюсь вдогонку удаляющейся женщине, боясь не успеть. Она уже выходит из открывшихся дверей вагона, когда я, подбежав, впихиваю деньги в её худенький кулачок. Захлопнувшиеся двери отсекают нас друг от друга. Поезд трогается. Всё ещё продолжая стоять у дверей, я вижу через стекло, как женщина в чёрном беретике обессилено опускается на скамью перрона. Она выглядит как человек, который только что выполнил немыслимую работу, вложив в неё все свои душевные силы. Но сделав её, осознает, что её результат, возможно, уже никому не нужен, не имеет смысла.
Опустевший перрон быстро заполняется толпой, состоящей из множества лиц, намерений, планов и многочисленных «завтра». Но женщина в чёрном беретике кажется мне находящейся в той части пространства, где время замерло, остановив свой неумолимый бег, чтобы хоть немного отсрочить неизбежное, притаившееся в одном из таких «завтра».
И вдруг она поднимает глаза, ставшие вдруг удивительно похожими на глаза девочки на фото, и наши взгляды встречаются. Печально улыбнувшись, собрав тонкие морщинки в уголках губ, женщина легонько машет мне вслед маленькой, почти детской, рукой. И в этот момент я чувствую, как в центре моей груди что-то сжалось в горячую, пульсирующую точку, болью отозвавшись на невыразимое и неизмеримое горе матери, которой уготована участь пережить своё дитя. Поезд с гулом набирает скорость и, словно догоняя неумолимое время, устремляет своих пассажиров к их сиюминутным целям.
